Жмурящего оставляли наедине со считалкой, ножики прятали в карманы. Фуражки оставались не сбитыми на булавах, воткнутых в землю. А цурку, небольшую деревянную палочку, в избытке чувств подающий бил так сильно, что потом часто не могли найти вообще. Голос, раздававшийся ближе к обеду, будоражил нашу кровь, мы сами чувствовали, как гулко и часто начинали биться наши сердца.

Не было большей силы, не было уважительной причины, которые могли бы оставить нас на месте, заставить нас не выйти на улицу при звуках его голоса. Мы выскакивали на улицу, держа под мышкой, заготовленные ранее, иногда тайком, узелки со старым тряпьем.

Большинство мальчишек выбегали на середину улицы, некоторые поднимали над головой узелки с тряпками, покачивая, как бы призывая ехать быстрее. И лишь немногие, самые выдержанные, садились по краю канавы на свои узелки.

Вдоль села медленно двигалась бестарка — телега с высокими сплошными бортами, запряженная желтой, видимо, когда-то бывшей белой, лошадью. На шее и крупе угадывались, так же когда-то бывшие серыми, яблоки. На голове чернью резко выделялись морда и глаза. Редкая грива на обе стороны. Уши всегда свисали.

Спина лошади была резко выгнута вниз, как будто на ней постоянно возили бочку. Худые, высоко поднятые лопатки при ходьбе, казалось, терлись друг об дружку. Облезлый короткий хвост. Вытертые до блеска оглоблями полоски боков.

Оглобли бестарки были разными. Одна была деревянной, с железным кольцом, другую заменяла ржавая труба. Колеса вихляли и беспорядочно качали, поскрипывая, бестарку из стороны в сторону. Некрашеные борта были сбиты из досок разного возраста.

Впереди, вместо облучка было водружено кожаное сиденье со спинкой от какого-то старого трофейного легкового автомобиля. Выпиравшие пружины местами протерли когда-то черную кожу сиденья. На сиденье всегда был накинут латаный мешок, который, в случае непогоды служил зонтиком.

Достопримечательностью бестарки была прибитая гвоздями к заднему борту жестяная пластина с номером какого-то автомобиля. РН 11-… Дальше не помню.

Кузов бестарки внутри был неравно разделен поперечной перегородкой. Задний, больший отсек был предназначен для собранного старья. В переднем отсеке, за сиденьем, находился широкий сундук, содержимое которого и было предметом нашего вожделенного любопытства.

Сундук запирался как на крючок, так и огромный амбарный замок, на ходу болтающийся в неровных, разных по размеру кольцах. Впереди сундука, под сиденьем находились два закрытых деревянных ящика, назначение и содержимое которых было нам неизвестно.

На сиденье, сгорбившись, полубоком сидел старьевщик Лейба, опустив ноги на дно бестарки. Низенький, сутулый, с постоянно небритой белой щетиной по всему лицу, доходящей под самые глаза. Большие, чуть навыкате, глаза были спрятаны под густыми, кустистыми и совершенно седыми нависшими бровями.

Вытянутые вперед, как бы пьющие очень горячий чай, потрескавшиеся губы. На конце выдающегося вперед длинного утиного носа подстриженные завитки толстых белых волос. Огромную белую кудлатую шевелюру чуть прикрывала небольшая кожаная, неопределенного цвета, кепочка с невысокой тульей и небольшим, перекошенным от старости, околышком.

Тр-р-р-р… Скрип сразу прекратился. Лошадь, разглядывая что-то на дороге, низко опустила голову. В этот раз Лейба остановил бестарку чуть выше по селу, чем обычно. Две соседки что-то спрашивали его, показывая руками. Мы рванули к бестарке.

Лейба уже открывал сундук. Внутренность его была разделена множеством перегородок. В крышке сундука были натянуты три широкие резинки, которые имели успех у женщин. Сшитыми по размеру кольцами резиновых лент удерживали высоко подтянутые чулки. У моей мамы были такие же резинки.

Натянутые резинки удерживали такие же и более узкие мотки резинок, шнурки, ремешки для ручных часов. Резинками было прижато и множество длинных моточков, скрепленных склеенной посередине широким бумажным кольцом с нерусскими буквами, ниток. Мы знали, что это были нитки «Мулине» для вышивания.

Женщины попросили дрожжи, синьку и ваниль. Приподняв качающийся безмен, Лейба взвесил, принесенные для обмена, тряпки. Тряпок было мало. Женщины о чем-то тихо переговорили с Лейбой и одна из них побежала домой. Погодя, она вышла, держа в руках картонную коробочку, с завернутыми в обрывки газет, яйцами. Пересчитав пальцем в коробочке, Лейба согласно кивнул.

Настала наша очередь. Мы уже давно осматривали содержимое сундука, стоя на спицах колес. По неписанным правилам общения с Лейбой мы редко просили что-либо. Каждый из нас по очереди протягивал узелок с старьем. Взяв узелок, Лейба сначала ощупывал его своими толстыми, потрескавшимися пальцами. Лейба всегда был начеку. В узелке мог оказаться кусок камня или крупная гайка. Затем узелок взвешивался. Старьевщик откладывал взвешенные тряпки в сторону. Начинался короткий молчаливый торг.

Лейба вытаскивал по очереди из сундука пищалку с надувающимся резиновым шариком, свисток в форме глиняного петушка, которому для свиста надо было дуть в хвост, лампочку для фонарика, кусочки толстой лески, которую Лейба для коммерческих удобств нарезал по метру и свивал в маленькое колечко, рыболовные крючки и так далее.

Когда появлялся нужный товар, владелец узелка согласно кивал головой. Иногда брали друг друга на измор. Лейба не выдерживал первый. Он брал узелок тряпья и возвращал его владельцу. Как правило, тот тут же соглашался на что-либо.

Парни постарше тщательно выбирали рыболовные крючки поменьше, говоря:

— Этот на карася, а этот на коропа (карпа).

Мы же выбирали крючки самых больших размеров, надеясь поймать самую огромную рыбу. Все без исключения мальчишки села довольно поздно вырастали из мечты поймать огромную рыбу-матку с кульчиками (серьгами) за жабрами.

Легенда об отпущенной паном Соломкой большой рыбе с нацепленными золотыми сережками десятилетиями подогревала желание многих поколений ребят стать рыболовами. Каждому хотелось поймать именно царственную матку.

Во время одного из визитов Лейбы мы увидели большие, около 4 — 5 сантиметров длиной крючки-тройники. У меня лично сперло дыхание. Я уже видел себя чемпионом, поймавшим самую крупную рыбу. С такого крючка не сорвется! Принесенных мной тряпок было явно недостаточно. Попросив никому не продавать два крючка, я стремглав бросился домой.

В курятнике нашел только четыре свежих яйца. Мало. Нарвал полную кепку спелых груш. Не то. Побежал в камору и ножом с длинной ручкой отколол кусок прошлогоднего меда побольше, на всякий случай, чтобы Лейба не остался недовольным. Выгрузив все это в телегу, я стал счастливым владельцем двух великолепных тройников.

Лейба отправился дальше по селу. Он никогда не стегал лошадь кнутом. Когда надо было трогаться, Лейба кнутовищем тыкал лошадь в место, где начинается хвост. Лошадь при этом вздрагивала, слегка приседала на задние ноги и резво брала с места. Однако уже следующий шаг становился вялым, ленивым.

— Тгя-я-япки!… Тгя-я-япки!

До конца дня я не мог налюбоваться моими крючками. Что рисовало мое воображение, не понять никому! Перед самым приходом родителей с поля я водрузил крючки на надверную полочку в коридоре. Туда родители не смотрели месяцами.

Через несколько дней я решил проверить состояние моих крючков. Встав на табурет, я на ощупь снял, но только один крючок. Второй исчез. Убедившись, что его на полочке нет, я спустился вниз.

Отставив в сторону, купленные отцом для себя накануне в Могилев-Подольске, новенькие резиновые сапоги, я не раз обыскал часть коридора у двери. Крючка не было. Я задумался. Если бы крючки нашли родители, они бы конфисковали оба. Логично.

Вчера у нас была тетка Мария, приходила за лавровым листом. Мама, сторожившая закипающее молоко на дворовой плите, послала ее на кухню в дом. Одну. Я еще раз посмотрел на полочку. Ну не могла она, такая толстая и старая залезть так высоко. Я смирился с загадочной потерей крючка, благо, еще один у меня был. Я его перепрятал в сарай, зацепив на гвоздь в стенке.