Зато на перерывах мы любили бегать к конвейеру, по которому непрерывным светло-коричневым потоком шла «Куба». Высмотрев крупные прозрачные кристаллы темно-янтарного цвета, мы забирали их себе. Этого нам никто не запрещал. Иногда находили кристаллы размером с куриное яйцо. Мы сосали кристаллы как карамель и пили чай, пахнувший сахарным тростником, «Кубой», как тогда говорили мы.

За нами, как и за всеми рабочими неусыпно следил инженер по охране труда и технике безопасности. Это был демобилизованный по болезни в результате нескольких тяжелых ранений во время войны капитан-артиллерист Заднепровский Дмитрий Григорьевич. Он замечал мельчайшие нарушения, устраивал нашим наставникам выволочку, а нам дотошный экзамен.

Летние каникулы я проводил в Тырновской мастерской по ремонту радиоприемников и телевизоров. Жил на съемной квартире, к чему мне уже было не привыкать. Моим наставником был ныне покойный, великолепный специалист, почетный радист СССР, Мастер спорта СССР по радиоспорту, тогда тридцатитрехлетний, Всеволод Семенович Завацкий. Он был нетерпим к неточностям, небрежности и халтуре. Заметив огрех в подключении полупроводникового моста к силовому трансформатору, он давал задание и через неделю устраивал бескомпромиссный экзамен по всем источникам питания радиоаппаратуры.

Как всегда и всюду, курьёзы не обходили стороной меня и в Тырново.

Будучи на практике в радиомастерской, я старался постичь все операции по ремонту и монтажу радиоаппаратуры. Собственно, это была идея Всеволода Семёновича, дяди Севы, как я его тогда называл. Особенно много хлопот доставляла нудная перемотка трасформаторов. От массивных многосекционных силовых до выходных.

В один из понедельников дядя Сева заявил, что эта неделя посвящается выходным трансформаторам к радиоприёмникам «Родина-52». Намотку производили на самодельных моталках (намоточных станках). Самоукладчики тогда только появились. В основном мотали вручную. Благо хоть счетчики витков уже были. Правой рукой вращали ручку моталки, а левой, зажимая пальцами провод, плотно укладывали виток за витком. К концу дня блики от намотанного слоя и провод сливались в одно рыжее пятно.

Наматывая последний в тот день трансформатор, в конце слоя я уложил изоляционную прокладку наоборот, против движения витков. Следующий слой провода цеплял за угол прокладки и соскальзывал на ось. Вероятно, за день уставшему, мне показалось удобнее намотать очередной слой в направлении обратного вращения, что я, не подумав, и сделал. (Намотчики траснформаторов и все электрики знают, что это такое).

В то злополучное воскресенье дядя Сева сидел в мастерской и ждал машину с товарищами, предвкушая поездку в Барабой, где в тот день тянули невод. В это время подъехал давний приятель из Цауля и попросил посмотреть радиоприёмник. Неисправность была простая. Надо было поменять трансформатор. В это время засигналила машина, вызывая дядю Севу.

— Сева! Сделай радиоприёмник! Сам сказал, что недолго. В Барабой я тебя отвезу на мотоцикле. Пожалуйста!

Машина уехала. Дядя Сева включил паяльник, снял неисправный трансформатор, на его место закрепил один из намотанных мной, припаял провода. С облегчением включил приёмник. Как только прогрелись лампы, комнату заполнили беспорядочный шум, визги, переливающийся свист и завывания. В поисках неисправности дядя Сева поменял все лампы, конденсаторы, проверил все контуры. Безрезультатно. А заказчик всё время ждал рядом. На всякий случай в конце мастер решил поменять намотанный мной трансформатор. Из динамика полилась чистая, без помех, музыка.

На Барабойское озеро в тот день дядя Сева не поехал. Освободив от сердечника, закрепил каркас катушки в оснастке и вручную стал медленно и внимательно разматывать три с половиной тысячи витков провода ПЭЛ диаметром 0,1 мм (чуть толще волоса) с намотанного мной трансформатора. Разматывая, дошел до уложенного мной в обратном направлении слоя.

А в понедельник к девяти, в прекрасном расположении духа, я входил в мастерскую. Дядя Сева сидел за своим столом, разложив перед собой, намотанные мной, трансформаторы. Не поднимая глаз, спросил:

— Какие процессы происходят в работающем трансформаторе, если хотя бы один виток намотан в обратном направлении?

В тот день, включив один, уже отремонтированный радиоприемник, я последовательно подключал остальные намотанные мной выходные трансформаторы. Всё оказалось в порядке. В конце рабочего дня дядя Сева вытащил из ящика своего стола три разных справочника по радиотехнике. Закладками там уже были отмечены разделы: «Трансформаторы».

— Читай и готовься! В следующий четверг побеседуем. — немного помолчав, добавил. — Как жаль и как хорошо, что в воскресенье тебя не было рядом со мной.

В одно июльское утро я сел за свой стол. Меня насторожил едва уловимый, но крайне неприятный запах. Пахло какой-то гнилью, испорченными продуктами. Ничего не говоря, я вышел в фотоателье, через которое мы проходили в радиомастерскую. Там, уединившись в темной будке, колдовал старый фотограф, переносивший запечатлённые мгновения на фотобумагу ещё с конца двадцатых годов. Звали его дядя Миша Блиндер. Зная, что он обожает жирные копчёные колбасы с чесноком, я обошел всю комнату, тщательно принюхиваясь. Повсюду был запах обработанной плёнки и проявителя.

Я вернулся в нашу комнату. Постоял возле дяди Севы. Кроме запахов сигарет «БТ» и одеколона «Шипр» мой нос не ощущал ничего. Но как только я сел за свой стол, запах возобновился. Внимательно оглядев себя вплоть до подошв обуви, посмотрел под стол, за тумбочкой. Дядя Сева куда-то отлучился. А я уже выдвигал ящики моего стола. В самой глубине шуфляды лежала большая, сантиметров тридцать длиной, испорченная, уже высохшая рыба, местами покрытая белым, как плесень, налётом. Откуда?!…

Ещё раз убедившись в том, что отвратительный запах исходит именно от невесть как попавшей в мою шуфляду провонявшей рыбы, я брезгливо взял её за хвост и, размахнувшись, метнул через открытое окно в заросли крапивы. Помыв у Блиндера руки, продолжал работать.

В это время вернулся дядя Сева в сопровождении трех работников быткомбината. Последним ковылял директор комбината, работавший до того прокурором района. Ногу потерял во время войны, когда служил в НКВД, а потом в СМЕРШ е.

С дядей Севой отношения у него были натянутыми. При мне они никогда не спорили. Но однажды, входя в мастерскую, я стал свидетелем неприятной для меня сцены. Дядя Сева, почти выталкивая из мастерской, изувеченного войной, директора, рычал:

— Можешь хоть каждый день посылать комиссии и устраивать проверки. Я не боюсь. Но я тебе устрою единственную, и тогда… Сам знаешь! Оставь меня в покое. Со мной твой фокус не пройдёт!

Мне стало не по себе. Я ничего не понимал. НКВДист, СМЕРШевец, прокурор в моих глазах был чуть ли не героем. А дядя Сева по молодости даже не успел повоевать. Невероятно, но сейчас директор комбината, казалось, грозный начальник дяди Севы, наваливаясь на скрипящий протез, молча и покорно вышел. Дядя Миша Блиндер стоял у своей будки растерянный. Спираль растянутой фотоплёнки в его руке крупно подрагивала:

— Побойся бога, Сева! Он же нас съест!

— Подавится!

Вплотную за дядей Севой шёл заведующий столярным цехом и заискивающе вопрошал:

— Сева, может перенесёшь обед на одиннадцать? В чайной сгрузили две бочки. Только что с Окницы. Совсем свежее.

— Я сказал: в двенадцать! Я должен отдать клиенту телевизор.

Без малого двенадцать троица ввалилась в мастерскую.

— Сева! Имей совесть! Бери тарань и пошли!

В свои пятнадцать лет я где-то читал, что таранью хлещут по доске. Но что это такое, и зачем хлещут, выяснить не удосужился. Повода не было.

Наконец дядя Сева помыл руки. Скрывшись за широкой занавеской, снял синий халат, переоделся в свой, всегда отглаженный, бежевый костюм. Подойдя к моему столу, выдвинул шуфляду. Сердце моё ёкнуло.