Уже много позже, когда я учился в Дондюшанской школе, домой мы ездили на грузовой машине с будкой с молокозавода. Дядя Ананий с Борей Рябчинским сдавали молоко от колхоза. Каждый раз, как только я забирался в кузов, дядя Ананий спрашивал:

— Коли поiдем ворате бараболю?

И всем было весело до самой Елизаветовки.

Знакомство со второй дочерью Ивана, Манькой, началось со скандала в доме моей бабы Явдохи. В зимнее воскресенье я с Броником Единаком и Мишкой Бенгой катались возле старого Василя Довганя по, укатанной до стеклянного блеска, дороге. Катались на подошвах собственных сапог. У нас с Броником карманы были наполнены жаренными семечками. У Мишки было пусто. Но, катаясь, семечки мы лузгали втроём.

Подошедшая Валя Твердохлеб, дочка Маньки попросила семечек. Я не успел сунуть руку в карман. Меня опередил Броник. Он дал мне горсть семечек, которые, чтобы не расходовать свои, более крупные, я насыпал в ладонь девочки. Валя положила в рот семечку, раскусила её, выплюнула шелуху и стала жевать. Внезапно, горько расплакавшись, побежала домой. Броник с Мишкой весело рассмеялись и побежали к Бронику домой. Мне одному было скучно, и я пошел к бабе Явдохе.

Скоро пришла Манька. Показывая на меня, взывала к бабе Явдохе:

— Дивиться, стрейно! От ци обеванци не нагодували минi дитину зернетами з перцём?

Отбиваться было бесполезно. А тут подошла моя мама. Получил по полной. За убежавших друзей тоже. Оказывается, во втором кармане Броника были семечки, натёртые красным перцем. Но это было в далёком детстве.

А потом Манька, кухарившая на многих свадьбах вместе с бабой Явдохой, готовила стравы как на свадьбе брата Алёши, так и на моей. Сама нездоровая, не жалуясь, приходила раньше всех и уходила позже, пока не была вымыта и отдана последняя тарелка. Сама уже пожилая, больная, Манька готовила на похоронах и поминках обоих моих родителей.

Спасибо. Пусть Земля ей будет пухом.

Имя Мишка Групан я услышал в нашей семье впервые в возрасте пяти лет. После очередной побелки мама вынесла из нежилой комнаты фотографии в больших рамах. Вынув фотографии, рамки вынесла на улицу и старательно красила, тщательно растирая свежий слой краски. После высыхания разложила фотографии и прижала куском картона с тыльной стороны. Потом, прижимая картон к стеклу, аккуратно забила по кругу в старые дырочки по несколько маленьких гвоздей. Затем снова вывесила рамки с фотографиями на стены, подвязывая сзади длинными веревочками. Вывешенные рамки висели в слегка наклонном положении.

Я любил подолгу рассматривать фотографии после того, как мама их переклеивала или переставляла и снова помещала на стены. Каждый раз они сразу становились малознакомыми и казались более интересными. С малых лет я знал всех родственников по фотографиям. Если что-то было неясно, мама тотчас принималась рассказывать, кто есть кто, кем приходятся нам, где живут.

Однажды, после того, как мама развесила все фотографии по стенам, к нам зашёл, часто приходивший к отцу, его двоюродный брат Николай Паровой, племянник нашей бабы Софии. Но все его упорно звали Толя Грецив. Прославился он тем, что однажды, купив поросёнка, он обильно кормил его и лелеял. Но поросёнок не рос, не набирал в весе. Росло только рыло, постоянно удлиняясь и выгибаясь кверху.

В один день Толя налил в тазик поросёнка запаренной дерти. Подойдя, поросёнок, понюхав, похрюкал и отошёл. Нарвав сочного молодого щира, Толя бросил его кабанчику. Тот, старательно обнюхав, справил на охапке лакомой травы малую нужду. Толя открыл стодолу. В самом углу стоял черенок от сломанной лопаты. Взяв черенок, Толя мелко потряс им в воздухе. Держа в опущенной руке, пошел к загончику…

Развязку видели соседи, прашевавшие в своих огородах. На верёвке, затянутой «зашмургом» на задней ноге, Толя тащил неподвижное тело поросёнка в недалёкую лесополосу. Домой вернулся без поросёнка и без верёвки.

Особенно возмущалась, видевшая происшедшее, близкая соседка Анелька Кордибановская, востребованная модистка, обшивавшая добрую половину села:

— Еще в позапрошлом году позычил у Яська полтора кило мяса от лопатки. Не мог зарезать, ошмалить и вернуть долг!?

А Нянек (Валерий Паровой), родной племянник дяди Толи Грецива, учившийся в седьмом классе, сказал, что если бы его позвали, он бы заколол, ошмалил и разделал поросёнка просто за так. Надо было только попросить классную руководительницу отпустить Нянэка с уроков с самого утра. После обеда положено отдыхать…

Вошедший в комнату, дядя Толя Грецив, осмотрев потолок и стены, остановил свой взор на фотографиях.

— То не Групан робив тобi таки файнi рамка?

Мама называвшая своего двоюродного брата не иначе как «Мишка стрея Ивана», деликатно ответила:

— Ещё в тридцать девятом Мишка сделал эти рамки и подарил, когда Алёше исполнился год.

— А минi вже таки дуже довго робе. Всё матерiала не пiдбере.

Только сейчас я увидел рамки, которым так много лет и в которых много лет висели на стене семейные фотографии. Раньше я их просто не замечал, хотя смотрел на них каждый день. Надо же!

Это как крючок, похожий на маленькую коцюбу, постоянно лежавшую на припечке. Я его видел только тогда, когда мама брала его в руки и тянула с каким-то особым звоном по плите. Потом уже с совершенно другим звуком поправляла кружки конфорки, чистила поддувало или подвигала горячую заслонку к устью печи. Уже засыпая в постели, я безошибочно определял, что мама сейчас делает с коцюбкой. А в остальное время, глядя на плиту, коцюбки я просто не видел.

Рамок было две. У них были совершенно одинаковые размеры. Но только сейчас я вдруг увидел, что рамки совершенно разные. Окрашенные цинковыми белилами, рамочки приобрели очень нарядный вид. А черные бусинки глаз придавали птицам почти живой вид. Вот только птицы были разные.

Одну рамку венчали два голубя, сидящие, как говорят, лицом друг к другу. Клювики голубей были так близки, что, кажется, птицы целовались. А перья были вырезаны так, что казались совершенно гладкими и подчеркивали нежность самих голубков. Поверх второй рамки, как на ветке, сидели два орла. В отличие от голубков, смотрящих друг на друга, орлы, круто изогнув шеи, смотрели в противоположные стороны. Форма головы, наклон, погнутые книзу клювы с дугообразной расщелиной сообщали птицам свирепость. Окрашенные теми же белилами, перья орлов были мелкими и казались другого цвета. Глядя на птиц, я удивлялся:

— Как можно так точно вырезать?

Тогда же я узнал, что дядя Мишка Групан приходится двоюродным братом моей маме, как Тавик или Боря мне. Уже в школе я узнал, что фамилия дяди Миши — Мищишин. А Групан — это просто его так называют. Как Ваню Василька Горина — Жуком, Алёшу Кугута — Билым, а нашу семью — жидами. Всё встало на свои места. Если отец на листке бумаги в сенях, бравших в долг мясо записывал Поляком, Групаном и Цойлой, то мама, сама родом, как и дядя Миша, с Дидькив, не любила прозвищ. Она рассказывала, что мода на прозвища привезена ещё с Лячины. А еще, рассказывала мама, такой дичины и дурости с именами и прозвищами нет ни в одном селе округи. Каждый раз после этих слов мамы мне становилось обидно за всё моё село.

Что касается Лячины, то старожилы упорно называли так район, с территории которого переехали наши села. Перелопатив интернет, я не нашёл чёткого и вразумительного ответа на этот вопрос. Скорее всего Лячина (Ляшена) была определена как местность, территория, на которой преимущественно проживали ляхи (поляки, поляне — западные славяне).

В 1964 — 65 годах, работая до поступления в медицинский институт в Мошанской школе лаборантом и учителем географии, я не раз, отвернувшись к шкафам с наглядными пособиями, слышал яростный шепот девятиклассниц, отбивавшихся от одноклассников, в которых уже бушевали возрастные бури. Но я то всё прекрасно видел в отражении стекла в дверцах шкафа!