— Не станешь со мной говорить? — спросила она, когда мимо промелькнуло достаточно людей, что бы ощутить усталость от толпы.

— Я просто не знаю…

— Ты звонил мне…

— Да…

— Зачем?

Это было то, что он совсем не хотел слышать. Вновь подняв глаза к небу, он будто в последний раз просил пощады, но ее, конечно же, не было, а значит, что-то да придется говорить, и это явно не те слова, что он говорил ей в своем сознании, представляя подобную возможность выговориться, все это вдруг перестало быть уместным и понятным, даже ему самому.

— Я просто…

Что-то в нем все же было в этот день ни так. Так сильно привыкнув терять кого-то в этот день, он видел в этом уже неизбежность, и вместо того, что бы бояться, следить за каждым словом и пытаться что-то изменить, он, будто в протест, был готов рискнуть всем, будто все это уже утрачено, видимо в этот день переломилось что-то более весомое, чем верность дьяволу, переменяя ценность всего мира внутри и вокруг…

Он обернулся и, взглянув прямо в ее алые глаза, наконец, ответил:

— … все еще люблю тебя…

Первым, что он увидел в ответ, было удивление, немного ошарашенное и даже шокированное, но тут же сменившееся страхом, а через миг родился гнев, и жесткое крыло вздернулось вверх, как занесенный перед ударом топор палача. Он и к этому был внутри готов, но даже глаза закрывать не стал, стараясь не упустить ее взгляд ни на долю секунды, будто бросал ей вызов своей любовью.

— Дурак, — прошептали с дрожью ее губы.

На ресницах выступили слезы. Она не могла его ударить, и крыло отступало, прячась за спиной, а влажный взгляд, принимая его вызов, не стремился сбежать, даже под напором целой бури чувств.

— Если бы ты действительно любил меня…

— Прости…

Но он не стал на этот раз умолять, просить, объясняться, вымаливать или напротив убегать. Он просто обнял ее, стараясь хоть немного защитить ее от боли и слез, которые сам же и порадел.

— Я и правда, тебя люблю. И хоть я понятия не имею о твоих чувствах, но я хотел бы их знать и понимать. Правда…

— Дурак…

Она плакала, всхлипывая и прижимаясь к нему, как ребенок, заставляя крылья дрожать от напряжения.

— Ты просто дурак….

— Совершенно согласен, — прошептал он легко, с ноткой смирения и некой неизбежности, будто оспаривать подобное было нелепо. — Прости меня…

— Как я могу простить тебя? — спрашивала она, все так же рыдая, и цепляясь за него, будто и не искала в нем спасения, от слов, что сама говорила. — Ты предал меня.

Она только сильнее прижималась, сжимая кулаки, грозясь порвать майку.

— Ты женишься на другой… такое не прощают.

— Я могу не жениться… Я… Да, так сложилось и я не откажусь от ребенка, но я могу не жениться, только дай мне шанс…

— Нет, — коротко, уверенно и безоговорочно, хоть и тихо.

Она медленно затихала, переставая всхлипывать. Хватка ее слабела. Медленно отстраняясь, выбираясь из его объятий, она тихо шептала:

— Нет… Это не то… Я не желаю так… Это совсем не верно…

Он не стал ее удерживать, но и соглашаться с ней не хотел.

— Я не люблю ее и никогда не любил.

— Зато спал с ней! — заорала Наташа, обернув все эмоции гневом.

Подобный крик заставил людей обернуться, что бы тут же потерять интерес к банальной драме, продолжая свой путь.

Она сжимала кулаки, скалилось и рычала, сдавленно чуть слышно, но достаточно агрессивно.

— Ты… Она ждет ребенка, а ты рассуждаешь о нем, как…

Рычание мешало говорить, сбивая дыхание. Гневу слова не ведомы, но она еще пыталась с собой бороться.

— Она же тоже чувствует… Она…

Его рука легла ей на плече. Пылающее гневом сердце сжалось, обрывая метания. Все то ей оставалось, это поднять глаза и посмотреть на него, все еще тяжело дыша, мешая во взоре, мольбу и покорность.

— Если ты согласишься выслушать меня, я тебе все объясню…

Он нежно коснулся ее щеки, чуть скользнув кончиками пальцев по мочке уха.

— Что тут можно…

Большой палец скользнул по ее губам, пока ладонь скользила к шее, обрывая ее речи.

— Мне есть, что объяснять, правда, только дай мне шанс.

Она молчала, лишь глядя на в его глаза, молящие, не скрывающие надежды. Ей легким был этот взгляд, будто она уже все простила, будто принимала назад, но все же еще не желая принимать иное обоснование происходящего, кроме как веса собственных эмоций.

Сэт взглянул на часы, будто наконец опомнившись и вернувшись в реальность, где вообще-то на кону жизнь этого города, а не его личные драмы.

— Только я…

— Не можешь говорить сейчас?

— Да…

Он взглянул в ее глаза так, будто она была такой же родной, как и прежде, будто ничего с ними не случилось и она по прежнему доверяли друг другу и потом ей можно будет рассказать все и про ребенка и про предательство, только надо немного времени.

— Ты ведь сможешь подождать немного?

Она молчала, обдумывая все с самого начала, пытаясь принять решение, то решение, которое она так и не смогла принять прошлой ночью, а он ни о чем, не догадываясь так безжалостно торопил ее с ответом, не понимая, что на кону в действительности стояла его жизнь.

— Поверь мне, я правда спешу, но потом я…

— Потом, — прошептала она отчаянно, вспоминая слова брата о том самом потом, что должно сегодня случиться.

— Да… Завтра… или… сегодня вечером. Хочешь? Я могу за тобой заехать.

Глаза ее отчаянно пустели, теряя блеск и надежду, будто сама ее любовь угасала от неизбежности, но как бы много она сейчас не думала, сказать не выходило ни слова. Все, на что хватало ее сил, это отрицательно покачать головой, медленно и отрешенно, не отвечая на его вопрос, а скорее отвечая несогласием на свои мысли.

— Прошу…

Но слушать его она совсем не могла, цепляясь за его руку. В пустых глазах появлялись бусинки слез, куда более горьких чем те, первые, что она проронила на его майку.

— Наташа, родня…

Но она держала лишь крепче. Он уже пытался освободиться, чувствуя, как внутри к растерянному недоумению начинает примешиваться страх.

— Пусти, прошу…

Он почти освободился, но она тут же вцепилась в его руку вновь, но уже двумя руками.

— Нет! — было ее ответом.

— Но мы и поговорить здесь сейчас не сможем, — пытался убедить ее Сэт. — Наташа…

— Нет!

— Я не могу даже…

— Дело не в этом…

Он утих не пытаясь возражать, чувствуя, как дрожат ее пальцы, впиваясь в его руку из последних сил.

— Я не пущу тебя никуда…

В глазах Сэта застыл ужас осознания. В один миг, обрывки мозаики сложились в картину, будто ее слова были последним осколком. Разговор с Сашей до сели бессмысленный стал логичным, а поведение Наташи оправданным, от этого его спешка стала куда большей необходимостью. Ужас подобной комбинации, казался ему не суть не лучше того, что он пытался предотвратить в этом городе, а главное, это значило терять не так, как он рассчитывал, а так, как обычно в этот день приходиться.

На расспросы и попытки что-то узнать времени не было, ибо, судя по всему, он и так опаздывал, оставив себе лишь крохотную надежду успеть изменить хоть что-нибудь.

— Прости, — промолвил он, силой вырывая руку, и спеша в храм, где однозначно все должно было быть не так, как было условлено.

Запах стен храма, возвращал Илью в прошлое. Он был хорошо знаком и заставлял вспоминать далекое начало пути. Он знал здесь рельеф каждой стены, каждый зал и коридор, каждую мозаику и фреску.

Здесь ничего не изменилось за эти годы, что заставляло Вересова улыбаться, но он старался сгладить рвущуюся наружу победоносную улыбку, стараясь сменить на живущую в нем ностальгическую, доброй линией губ застывшей на его лице.

Все шло так, как он и хотел, и даже ощущение фантомности его не смущало. Не редко белые маги не желающие являться на церемонию, но имеющие вес достаточный что бы их отсутствие заметили и недостаточный, что бы откровенно отказаться., присылали качественные фантомные копии, что порождало это нелепое ощущение в тот же время не позволяя ни найти фантома, ни даже понять сколько их.