Он понимал, даже скорее чувствовал, что растерянность и страх, мешаясь с удовольствием, гонят ее прочь от реальности. Он предчувствовал, что это может плохо, для нее обернуться и как по инстинкту, стал делать то, чего желала его кровь, познавшая ее волю. Он сделал над собой усилие, и поднявшись поцеловал ее, прижимая к себе. Легкое оцепенение ее губ и она поддалась, медленно оживая от порыва единственного любимого…

Сэт проснулся от нежного поцелуя, самого приятного в его жизни и, блаженно улыбаясь, открыл глаза.

Наташа лежала на его груди и нежно водила пальцем по шраму, оставшейся от давно позабытой пули, глядя при этом в его глаза, буквально сияя от счастья.

― Доброе утро, — шептала она нежно.

― Доброе, — доброе, отозвался Сэт, невольно теряясь в столь непривычных обстоятельствах, медленно начиная понимать всю суть произошедшего вчера.

― Ты чего? — удивилась Наташа, видя в его взгляде столь сложную бурю чувств.

― Просто, — он вздохнул и, понимая, что всего, что в нем сейчас происходило, он объяснить не в силах, сказал о самом простом и незначительном из, живущем в голове в это необычное в его жизни утро: — Наташ, а я ведь был не первый? — не скрывая свою неуверенность, пряча в этой бессмыслице, все, что открывать не хотел.

― Как будто я была у тебя первой! — раздраженно заявила Наташа, резко садясь на кровати.

Сэт посмотрел на ее спину с тихой печалью, неспешно сел и обнял за плечи.

― Прости, я не это хотел сказать, — Я просто удивлен…

Наташа посмотрела на него, немного даже виновато, вспоминая свою прозаичную историю любви, без драм и трагедий, о которой все же не хотелось вспоминать, как и бессмысленной странице в жизни.

― Может кофе? — предложила она, желая убрать это странное задумчивое молчание, и не дожидаясь ответа, поспешила на кухню, бросив: — Я быстро…

Сэт в очередной раз тихо вздохнул и лег на живот, уходя в сугубо свои мысли, наверно никому кроме него в этом мире и непонятные не только другим, но и его сознанию. Он совершенно не думал о Наташе и тех переменах, что происходили между ними. Куда больше его волновало далекое прошлое, ожившее в его разуме, но думать о нем он тоже не мог, уводя все мысли в глубины себя самого, как бы убегая от такого осознания, однако, наверно, он стал сильнее, раз был способен находиться в вполне вменяемом состоянии без намека на истерику, визуально даже сохраняя покой, пусть даже и с периодическим жжением в груди. Он закрыл глаза, в безумном желании, вспомнить все в последний раз и принять, как данное, уже не исправимое, пережитое прошлое.

Наташа вернулась очень тихо, поставила на тумбочку поднос с двумя чашками и села возле него. Она видела, что он был не в лучшем состоянии, находясь во власти тревоги и печали, она будто следовала за ним в это состояние. Она прилегла рядом и совершенно не задумываясь, стала водить пальцами, по, не до конца зажившим, рубцам, будто все шрамы ее манили, куда ярче целой кожи. Она хорошо знала, что оставляло такие следы, но даже не предполагала, какова была при этом боль.

― Он часто тебя бьет? — не удержалась Наташа от вопроса, в своих мыслях, позабыв о той его тоске, что изначально ее тревожила.

Сэт открыл глаза, спокойно и легко, ни чувствуя ни малейшей тоски, лишь некий туман сожаления, который будто становился частью ее характера или уже ей был, но был прежде незаметен. Он посмотрел на возлюбленную, не вставая, и ответил, не думая о ходе ее мыслей:

― Не сказал бы. Ни часто, ни редко, когда я провинюсь, тогда и бьет — все просто…

Наташа с неловкой злобой отвела взгляд.

― Здесь нет ничего особенного, — прошептал он, задумчиво глядя на борьбу эмоций на ее лице.

― И не жалко ему тебя? — процедила она сквозь зубы.

― Жалко, — спокойно отозвался Сэт, — поэтому и бьет. На меня же ничего не действует, а это хоть как-то, — говоря это, Сэт искренне улыбнулся, и его печальный взгляд чуть прояснился. — Илья Николаевич — хороший учитель…

― Не мне судить, — процедила вновь Наташа, искренне пытаясь в это поверить и, сделав над собой усилие, улыбнулась, только что бы не сориться из-за столь пустого вопроса.

Сэт продолжал улыбаться, хоть тень печали и вновь наплывала на его глаза. Он не хотел говорить об этом, не желая причинять ей боль правдой, которою она не могла ни понять, ни принять, а врать ей, не хотелось еще больше.

― Если ты любишь его, я тоже буду любить, — сказала примирительно внучка высшей вампирши и крепко обняла его.

Он коснулся губами ее плеча и прижал к себе, переполняясь трепетной нежностью и к этой девушке и к этой жизни и к чувству, что их связывало. Для него объятья были озарением, для нее болью. Испив вчера его крови, она теперь так ясно чувствовала хаос и метания ее внутреннего мира, и ту боль, и ту тревогу, что бурлила в его сердце. И из покоя она уходила в боль, он же из боли, шагал в сторону надежды и улыбался, своему будущему и счастью, когда ей на глаза наворачивались слезы, но что бы сдержать их, только крепче прижалась к его груди.

Володя совсем потерял надежду, на какие бы то ни было отношения с Наташей, теперь это виделось ему невозможным, ни в ближайшем, ни в далеком бедующем. От такого осознание внутри поселялось отчаянье, выходом из которого он видел лишь в дружбе. Ведь быть ей другом, была совсем не плохая мысль, напротив очень даже хорошая. Быть ей другом, а значит быть с ней рядом, только в погоне за призрачными отношениями именно эту, так важную дружбу он и сломал, а теперь и не знал, были ли хоть какие-нибудь шансы, на ее возрождение.

Поглощенный именно этими мыслями, он пришел к Наташе домой, но вместе нее застал там ее брата.

Александр Шпилев, крайне доброжелательно принял гостя, и сидя за чашкой чая все же поинтересовался о целях визита и делах в целом, ведь все же он знал Володю, причем ни один год.

― Как ты думаешь, где она? — спросил Володя, крайне несмело, понимая, что возлюбленная дома не ночевала.

― Наверно с Лешей, — предположил спокойно Саша. — Она улетела вечером, и так и не вернулась…

― И ты не волнуешься? — удивился Володя.

― Нет, — спокойно говорил офицер. — Мы с ней очень крепко связаны и если бы с ней что-то случилось — я бы знал, но я ничего не ощущал, значит с ней все в порядке. Вернется, расскажет, где была и почему ничего не сообщила.

Володя понимающе кивнул.

― Знаешь, мне жаль, что так вышло, — начал неожиданно Саша, даже понимая, что этот разговор будет крайне сложным. — Но знаешь… она так рыдала, когда он исчез. Они были друзьями. Эту дружбу сложно описать. Он был ей роднее чем я. Их еще тогда, совсем маленьких, окрестили женихом и невестой, но они не смеялись, не оправдывались, не злились, не обижались, а просто оставались собой. Это нечто, что чудом сохранилось в нем и в ней и теперь, когда они нашли друг друга и смогли принять прошлое, разлучившее их, едва ли что-то сможет их теперь разлучить.

Володя молча смотрел а чашку, не зная, что сказать. Саша смотрел на собеседника и молча, сомневаясь еще больше в том, стоило ли об этом говорить.

― Саш… а, Саш, — начал несмело Володя, с нескрываемым волнением и дрожью в руках. — Как думаешь, смогу ли я вернуть нашу дружбу? Сможет ли она меня простить?

― Да. Думаю, да, — почти уверенно сказал Саша. — Только, что так сильно изменило твое мнение? Еще вчера ты был готов бороться за нее любой ценой.

Володя опустил голову, будто стыдился самого себя, что жил еще вчера, которому теперь уже не было места.

― Один хороший человек, помог мне многое понять, — тихонько пробормотал он.

Саша, нахмурился, чувствуя не ладное в такой перемене, именно это осознание и врожденная прямолинейность побудили его спросить напрямую: