— Эй, картошки маловато, — сказал Гарриетт.

Старушка подкинула еще одну картофелину со дна, горелую. Гарриетт скривился, но спорить со старухой не стал. Еще и плюнет в качестве подливы.

— Тарелочку-то верни потом, — старушка подала ему посудину скрюченными пальцами.

— Ага, — Гарриетт присел неподалеку, на завалинку постоялого двора, в котором остановился. Ему не хотели сдавать комнату, на пиры Альфедра всегда прибывало много народу и мест не хватало. А тут еще свадьба. Пришлось посулить больше, чем мог заплатить. Глазея по сторонам и пережевывая кусочки рыбы, он раздумывал, как выполнить цель своего путешествия и где раздобыть денег на обратную дорогу.

Поев, он отряхнул посудину и подал ее торговке едой. Та сунула ее в стопку других разномастных тарелок.

— А ты хорошо говоришь по-нашему, — сказала онаю — И выправка у тебя не простая. А лицо черное и в лохмотья завернут.

— Да у тебя глаз-алмаз, бабушка, — Гарриетт усмехнулся.

— Купец разорившийся? Али воин заморский?

— Нет, — Гарриетт провел пальцами по усам. — Скажи, в этих местах еще помнят о сыне Альфедра — Сиги?

Старушка пристально вгляделась в него.

— Да ты, вроде, помоложе его.

— Да не, бабуля, куда мне до родства с князем.

— Я помню, — сказала она, — сына Альфедра по имени Сиги. Хочешь услышать историю о нем, или ты ее знаешь?

— Я хочу услышать и сравнить с тем, что знаю, — ответил Гарриетт.

— Прижила его Фригга с братьями мужа. Пока тот в походах был, а они его землями правили. Так что не родной он ему, по крови вроде как и родной, а не его. Пригожий был, вот как Ба́льдер сейчас, толстенький, румяненький.

Гарриетт вспомнил мелкого и пузатого подростка Ба́льдера и хмыкнул про себя.

— Только нрав у него с детства был не чета Ба́льдеру. Трусливый был, из Гладсшейна ни ногой. Еще и ворожить умел, слыханное ли дело? Бабское ремесло, — сказала старуха так, словно сама не женского племени.

— Ворожить? — удивился Гарриетт.

— Ага, ворожбой своей проклятой друга своего в могилу свел. Друзей мало у него было, да и тем завидовал. Сиги, — сказала она, — после того из города выгнали, сам Альфедр его до кораблей довел. И больше не видели. Сгинул.

— Бывает же, — сказал Гарриетт.

— А какую сказочку ты знаешь, милок?

— Да ту же самую, бабуля, — он положил ей еще медную монетку. Торговка едой накрыла ее ладошкой.

— Только в моей сказке, — сказал Гарриетт, покручивая ус, — Сиги не умеет колдовать.

Выглядел Гарриетт и правда как бродяга, от долгого пути лицо потемнело, а одежда обветшала. Деньги зашитые в седло коня потрачены, да и сам конь продан. Надежды, что его пустят ко двору князя, нет никакой. Гарриетт было попытался завербоваться в дружину. Но и здесь неудача. Места в дружине Альфедра считались тепленькими и тщательно охранялись старыми вояками. Гарриетт первый раз оказался в Гладсшейне, поручиться за него некому.

Когда Сиги отправлял его в путь, он дал Гарриетту свое кольцо, письма к тем, кто мог его помнить и помочь, и напутствия. Напутствия не пригодились. Кольцо пришлось заложить и не выкупить, а письма потерялись при переправе через широкую реку, названия которой он не запомнил.

Теперь Гарриетт шел по тесным улочкам и раздумывал, где бы раздобыть денег и как, во что бы то ни стало, встретится с князем. Он надеялся, что во время соревнования такой шанс у него будет, но старик то ли устал от людей, то ли действительно боялся за свою жизнь, но пробиться через слуг не удалось. А встреча со жрицами ничего не дала, кроме чувства попранной гордости.

Гарриетт почесал нос. Верная примета, что сегодня нужно выпить, усмехнулся он про себя. Только вот с горя ли или обмывая удачу? Два утра минуло со дня состязаний, денег осталось еще на два дня, потом придется жить на улице и добывать еду смекалкой. Он не чурался наемничества, да меч отобрали при въезде в город. Пришлось сдать городской страже. А тут еще появились дела помимо того, как встретится со старым князем.

Скрипнул ставень наверху и Гарриетт едва успел увернуться от потока помоев.

— Смотри куда льешь, цверга! — крикнул он.

— Пусть заберут тебя тролли! — откликнулся женский голос сверху.

Гарриетт представил себе располневшую хозяйку дома, со злым и усталым лицом, опухшую от вечной стряпни и свар с мужем. Достойная жительница достойного городка. Соль земли. Гарриетту не нравился Гладсшейн. Он был наслышан про него, рассказывали всякие байки про ведьм и чудеса, про богатых купцов и про родичей Альфедра, важных, в дорогих одеждах, про всяких людей с разных концов земли. Приезжих и впрямь много. Они выделялись среди местных, каждый на свой лад. Многие даже языка не знали. Местные чужаков не любили, хотя когда- то жители Гладсшейна и завоевали их земли, но терпеть на своей земле пришлых не хотели. Гарриетт гладсшейнцев не винил. Стоило кому- то из приезжих возвысится, так он тут же начинал смотреть сверху вниз на завоевателей и всячески их притеснять, при этом лебезя и заискивая перед приближенными князя. Простые люди отыгрывались на приезжих победнее, и круговорот повторятся снова.

На базаре Гарриетта настигла удача. Разодетый как боевой петух, с перьями на куцей шапочке, человек, которого он искал, приценивался к цветам и хорошенькой цветочнице с круглыми голубыми глазами. Сейчас цветочница смотрела на кончики ботинок, ресницы ее трепетали, а левую руку она манерно приложила к щеке, полная смущения. Правой она заслонялась от господина корзиночкой с цветами. Гарриетт прошелся рядом, потом еще раз, и срезал у мужчины кошелек так ловко, что никто ничего не заметил.

Задерживаться на базаре он не стал, конкуренции воришки не жаловали. Денег в кошельке, к разочарованию Гарриетта, едва хватило на новую куртку, вроде тех, что носили в Ирмунсуле. На пару медяшек Гарриетт купил персиков и завернул их в широкий, видавший виды платок. Этот платок вышила ему жена, давно, сразу после свадьбы. Гарриетт вспомнил ее и детей, особенного старшего сына. Когда Гарриетт уезжал, старшенький уже научился бегать и носился по избе с громкими «тятятятятя!». Младший тогда болтался у жены возле груди и был для Гарриетта безлик, как и все младенцы. Гарриетт потрепал уголок платка, подумал о круглой и нежной, как персик, женушке, и отправился выполнять свой долг.

Сердце Гладсшейна — чертоги Альфедра располагались, как это было принято, на возвышении, откуда хорошо видно окрестные земли. Ворота всегда закрыты, и мрачного вида слуги, которым уже приходилось общаться с Гарриеттом, сделались еще мрачнее при его появлении. Бритые наголо головы уродовали шрамы. У одного из них шрам проходил сквозь левую глазницу и до самого рта. Поэтому губы он кривил особенно мерзко.

— Тебе нельзя, — буркнул один из них, едва Гарриетт приблизился, — сказано же уже.

— Ходишь тут, вынюхиваешь, — добавил другой, одноглазый, — вздернуть тебя и вся недолга.

Эти могли. Им и приказа не надо.

Помогла случайность. Йормунганд увидел Гарриетта, заметив перебранку у ворот. В первое мгновение он оторопел, мужчина выглядел все таким же потрепанным, и два дня назад, но теперь сверху на плечи накинул теплую меховую куртку. Возможно, подумал Йормунганд, он хотел, чтобы его приняли за ирмунсульца, но ведь даже он сам знал, что этот человек из Гардарики.

Гардарика государство почти что вымышленное, небольшое и находится так далеко, что редкие купцы рискуют туда забираться, так думали вне самой Гардарики. Тем больше мифов рассказывали про эту страну. Если происходило что- то совершенно немыслимое, то происходило все в Гардарике.

Гарриетт тоже заметил Йормунганда и отчаянно замахал обеими руками.

— Я пришел справиться о здоровье вашего брата! — крикнул Гарриетт. — И передать ему кое-что. Вы помните меня?

— Вы были с Фенриром в день состязаний, — сказал Йормунганд.

— Да, точно! В тот день.

— Мой брат погрузился в сон и до сих пор не очнулся.

Гарриетт закусил губу.

— Тем не менее, — сказал он, — могу я поговорить с вами?