Но Ода не собиралась обсуждать все это, поэтому она прижала голову пасынка к своей груди и нежно стала успокаивать его.

- Не думай об Олеге, мой птенчик, - целуя Давыда в лоб, произнесла Ода. - Кто знает, может, мне с тобой будет лучше, чем с ним. Я полагаю, ты умеешь не только кусаться?

- Я все… все умею, - неистово зашептал Давыд, - а чего не умею, тому мигом научусь! Ты только подскажи как и что, а уж я-то…

- Верю! Верю, мой ненаглядный! - Ода взъерошила волосы на голове у Давыда, с улыбкой кивая головой. - Так вот, нынче ночью, вернее, поздно вечером я буду ждать тебя в своей светлице. Не там, где я обычно ночую с отцом, а… - Ода сделала поясняющий жест рукой. - Ну, ты понял где? Будем учиться целоваться. Ты придешь и застанешь у меня Ярослава, присоединяйся к нам. Потом я спроважу Ярослава спать, а ты останешься со мной. Уразумел, мой голубок?

- А отец не хватится тебя ночью? - с опаской спросил Давыд.

- Он сам отпускает меня от себя на несколько ночей, - ответила Ода.

- Почто? - не понял Давыд.

- Я же разъясняла тебе, что у женщин…

Ода движением руки притянула голову Давыда к себе и зашептала ему на ухо о своих женских немочах, хотя с большим удовольствием вцепилась бы в это ухо зубами!

* * *

В назначенный вечерний час Давыд, надев свою лучшую рубаху белого цвета с пурпурным оплечьем, синие скарлатные[114] порты и желтые яловые сапоги, пришел в светлицу к мачехе.

Ода, как и предупреждала, была не одна. Она сидела за столом рядом с Ярославом, который громко читал по книге латинский текст.

Увидев пасынка, Ода с притворной радостью воскликнула:

- Послушай, как замечательно твой брат выучился читать по-латыни. Присаживайся к нам!

Давыд придвинул стул к столу и сел, изобразив на лице интерес, хотя латынь для него была темным лесом.

- Ну-ка, сынок, еще раз с этого места, - велела Ярославу княгиня и бросила на пасынка ласковый взгляд, мол, потерпи немного, дорогой!

Ярослав принялся читать, старательно выговаривая слова и водя пальцем по строчкам. Ода в такт его речи кивала головой. Одна ее рука покоилась на спинке стула, на котором сидел Ярослав, другая лежала на столе.

Давыд осторожно придвинул свою руку к белой руке мачехи с точеными пальчиками и хотел накрыть ее своей широкой ладонью, но Ода вовремя убрала руку со стола и предостерегающе повела бровью. Давыд небрежно ухмыльнулся и пригладил свои темно-русые волосы, расчесанные на прямой пробор. По его глазам было видно, что он любуется мачехой, на которой было надето тонкое шерстяное платье белого цвета с голубыми узорами по вороту и на рукавах. Любуется ее переброшенными на грудь золотистыми косами, румяными щеками, блестящими глазами…

Молодая кровь заиграла в Давыде. Ему не сиделось на месте. А Ярослав продолжал какие-то непонятные словеса в толстой книге, монотонно и старательно. Давыд подавил зевок, затем его нога слегка придавила под столом носок Одиной туфли. Ода не отдернула ногу. И Давыда переполнило сладостное предвкушение: мачеха жаждет ему отдаться! Он погладил под столом упругое бедро молодой женщины.

Ода сбоку бросила на Давыда предостерегающий взгляд. Ее глаза говорили: «Потерпи, осталось немного!»

Наконец Ярослав дочитал страницу до конца и хотел перевернуть ее, но мать остановила его.

- Чудесно! - с улыбкой сказала Ода и поцеловала сына в щеку. - Нам очень понравилось. Правда, Давыд? - Тот поспешно закивал головой. - А теперь, мой мальчик, тебе пора ложиться спать.

Ярослав с недовольным вздохом поднялся.

Ода проводила его до самого порога, еще раз поцеловала и плотно прикрыла за ним низкую дверь, задвинув щеколду. Теперь Давыд был у нее в руках!

Ода повернулась к пасынку, который, не замечая злорадной усмешки на ее устах, подскочил к ней и стиснул в объятиях. Целый град поцелуев обрушился на лицо и шею княгини. Ода стала вырываться, изобразив сильнейшее негодование.

В ее возгласах звучала смесь ярости и изумления:

- Ты совсем спятил, Давыд!.. Пусти же меня!.. Побойся Бога!.. Что за бес в тебя вселился?!

- Имя этому бесу - любовь! - выпалил, задыхаясь, Давыд. - Любовь к тебе!

И он принялся задирать на Оде платье.

Княгиня чувствовала, что не сможет долго сопротивляться. Давыд был гораздо сильнее ее, вдобавок страсть удвоила его силы.

«Что же медлит за печью Святослав? - злилась Ода. - Каких еще доказательств ему нужно?!»

Давыду удалось заголить Оде ноги до половины бедер. Прижав мачеху к краю стола, он наконец дорвался до ее губ.

Силы почти оставили княгиню, не чувствуя опоры для ног, она сдалась.

И тут как гром с ясного неба прозвучал спокойный голос Святослава:

- Угомонись, сын мой! Побереги силушку для ратных дел. Ода ощутила, как вздрогнул Давыд, затрясся и обмяк.

Она с легкостью оттолкнула его от себя, оправила платье, потом с брезгливостью вытерла губы и подбородок тыльной стороной ладони. Ее взгляд говорил Святославу: «Полюбуйся на сыночка!»

Давыд стоял перед отцом ни жив ни мертв, опустив глаза.

Святослав с минуту разглядывал сына, словно мысленно выбирал ему наказанье.

Во время этой паузы Ода встала спиной к двери и незаметно вернула щеколду в прежнее положение.

- Плохой из тебя выйдет правитель, Давыд, коль ты над сердцем своим не властен, - наконец произнес Святослав осуждающим голосом, но по-прежнему спокойно. - И это еще полбеды, ибо сердце всегда наперекор разуму идет, но то, что ты вознамерился осквернить ложе мачехи своей, ни в какие ворота не влазит! А посему суд мой краток, Давыд. Отныне в Муроме тебе быть. Станешь князем удельным на реке Оке. Дам тебе сотню дружинников и боярина Ингваря в советники. Завтра же с петухами в путь собирайся!

Давыд рухнул перед отцом на колени: непонятно было, то ли он просит прощения за содеянное, то ли благодарит за милость.

- Ступай! - промолвил Святослав, скривив рот, - не выносил он раболепства. - С братьями попрощайся, а то на рассвете не до того будет. Да об истинной причине молчок! Скажешь, сам попросился в Муром.

Юноша поднялся с колен и направился к двери, шатаясь, как пьяный. Проходя мимо Оды, он обжег ее взглядом, полным ненависти.

«Ежели б взгляд мог убивать, то я была бы мертва, - усмехнулась про себя Ода. - Слава Богу, я избавилась от Давыда!»

Внезапный отъезд Давыда на Муромское княжение озадачил Олега и Романа. Хотя Давыд накануне отъезда хорохорился и старался казаться веселым, братья видели, что на душе у него невесело. Роман не смог добиться от Давыда ничего вразумительного, с чего это ему взбрело в голову проситься у отца в Муром. С Олегом Давыд и вовсе не стал разговаривать.

Странно вел себя и Святослав. Он простился с Давыдом хмуро и неласково, словно сбывал с рук. Ода вовсе не вышла попрощаться, хотя утро было не такое уж раннее: сборы получились долгие. Уже солнце было высоко на небосклоне, когда обоз и дружина Давыда наконец тронулись в путь.

Слова Святослава, брошенные на прощанье боярину Ингварю, неприятно кольнули Олега.

«Гляди за ним, ведь безмозглый он еще!» - сказал князь.

«Коль отец не считает Давыда достойным княжения, то зачем дал ему удел да еще такой дальний? - размышлял Олег, стоя в воротах детинца и глядя на удаляющуюся вереницу всадников. - Не иначе, прогневил Давыд чем-то отца. А он на расправу скор!»

Конники и возы, груженные всем необходимым, быстро миновали улицу, идущую под уклон от ворот деревянной крепости и, свернув возле хором боярина Веремуда на поперечную улочку, ведущую к Стрижени, постепенно исчезли с глаз.

- Не повезло Давыду, - зевая во весь рот, промолвил стоящий рядом Роман. - У нас тут скоро сечи с половцами начнутся, а ему предстоит блудить и блудить в вятских лесах. Представляю, какая там скукотища!