Изяслав прервал Феодосия нетерпеливым жестом:

- Ведомо мне, отче, что среди братии печерской есть один злыдень, сквернословящий про меня всуе. Долго я терпел, но вот кончилось терпение! Выдашь ли ты мне сего злодея?

- Да разве может быть такое? - растерянно залепетал Феодосии. - Да кто же сей безумец?

- Имя его Антоний, - громко сказал Изяслав, жестом подзывая к себе Коснячко и Чудина. - Грозился как-то Антоний от церкви меня отлучить, ну так я сам отлучу его от монастыря сего. Пущай в темнице посидит да в оконце поглядит. Я ему покажу, на чьей стороне Бог! Станешь ли ты выгораживать Антония, преподобный отче?

Феодосии молчал, скорбно качая седой головой.

- Вот и славно! - усмехнулся Изяслав. - Вот и столковались! Отроки, волоките-ка сюда этого сукина сына!

Несколько молодых дружинников соскочили с коней и побежали по тропинке к лесу, за которым на другой стороне горы отшельничествовал старец Антоний.

В ожидании гридней Изяслав с самодовольным видом прохаживался возле пещерок, похожих на большие норы, пощелкивая плетью по голенищу сапога. Неподалеку стояли бояре и прочие дружинники.

Монахи во главе с игуменом ушли в часовню на молебен.

Вернувшись, княжеские гридни сообщили Изяславу, что нашли пещерку Антония пустой. Зола в очаге холодная, значит, не ночевал святой старец в своем жилище.

- Небось травку целебную собирает где-нибудь поблизости, - высказал предположение Чудин. - Надо подстеречь Антония в его пещере.

Однако засада не принесла желаемого результата: Антоний так и не появился.

Прошел слух, что объявился он в Чернигове у князя Святослава.

Изяслава устраивал такой оборот. Без Антония печерские схимники будут смирны как овечки, не посмеют голос против великого князя поднимать. Два смутьяна было среди них, Антоний и Никон. И оба ныне от Изяславова гнева хоронятся.

Мал городок Муром, в дремучих вятских лесах затерян. Мимо течет неторопливая Ока. Коль плыть по Оке от Мурома, то за три дня можно до Волги добраться, а за шесть дней - до края волжских булгар, что заняли земли в междуречье Волги и Камы. Водным же путем можно дойти до Ярославля и до Белоозера, что лежит в верховьях реки Шексны, впадающей в Волгу. А если плыть к верховьям Оки, то оттуда недалеко до Курска, где пересекаются торговые пути с Оки, Десны и Дона. Путь этот не близкий, и не всякий купец отважится идти по нему с товаром.

На Оке и городов-то больших нет, в отличие от Днепра и Волги. Вятичи, что живут по Оке, народ недоверчивый, с чужаками неприветливы.

Давыд со своей дружиной и свитой добирался до Мурома без малого месяц. Отряд двигался посуху узкими лесными дорогами. Покуда добирались до Рязани, на всех возах не по одному разу меняли колеса. В Муром въехали поздно вечером. Город встретил своего князя неумолчным собачьим лаем и шумом вековых сосен, наступавших со всех сторон. Дул сильный северо-западный ветер.

Княжеский посадник уступил Давыду свой терем, сложенный из дубовых бревен, единственное двухъярусное здание во всем Муроме. Сам же с семьей перебрался в дом своего тестя, который жил тут же в детинце.

Приезду Давыда посадник был рад несказанно, все приговаривал, показывая ему княжеское хозяйство:

- Стало быть, отныне и в Муроме княжеский стол будет. Вот и славно!

- Тебе-то с этого какая корысть, был господином, а станешь слугой, - проворчал боярин Ингварь, повсюду следовавший за молодым князем.

- Кто верховодил над вятичами, тот меня поймет, - ответил посадник. - Со временем и ты, боярин, поймешь, что это за народ и что это за край!

- Ну и что ж это за край? - полюбопытствовал Давыд.

- Да забытое Богом место! - с досадой воскликнул посадник. - Кругом чаща да болота! Народ здесь лютый, идолам на капищах поклоняется. Попробуй тронь то капище - мигом голову снесут. Иль всадят стрелу в глаз из-за дерева - и поминай как звали!

- А ты нас не стращай, мы птицы стреляные! - нахмурился Ингварь.

- Да была нужда, - усмехнулся посадник. - Стращать нас иные будут и не на словах, а на деле. Так-то, боярин. Оставляю вам с князем Муром во владение с полными клетями и житницами, о чем вы Святославу Ярославичу в грамотке пропишите. Грамотку эту я сам и отвезу.

- Ты что же, здесь не останешься? - удивился Давыд, которому посадник сразу чем-то приглянулся.

- Не останусь, княже. И так торчу в лесах этих восьмой год как гриб-боровик. Я ведь родом из Любича. Двину домой!

Смысл слов муромского посадника стал доходить до Давыда несколько дней спустя, когда он повелел брать въездную виру со всякого едущего торговать в Муром, как это было заведено в Чернигове. Торг с центральной площади Мурома на другой же день переместился за городские ворота, никто из вятичей не пожелал платить за проезд по мосту через ров. Угрожать Давыд не решился, с сотней дружинников не пойдешь против целого города. Да и не хотелось Давыду начинать княжение с распри, поэтому он отменил свое распоряжение.

- В Муроме-то вятичи крещеные живут, с ними можно столковаться. А вот окрест - сплошь язычники. С теми трудненько, - говорил посадник, прощаясь с Давыдом. - Язычники, как малые дети, их только убеждением да хитростью взять можно. На силу они всегда свою силу найдут, их в лесах этих тьма-тьмущая! Помни об этом, князь.

Давыд видел, как сердечно расставались с бывшим своим посадником муромчане, обнимали его, подводили к нему детей, дарили подарки. Видать, немало добра сделал для них этот словоохотливый человек. А все ж таки не прижился он среди вятичей! Не прижился… Приживется ли он, Давыд?

Тесовый Богоявленский собор в Муроме Давыду не понравился.

Деревянные кресты на маковках потемнели от дождей. Кресты же на входных дверях изрезаны, истыканы чем-то острым. Внутри темно и неуютно, пахнет мышами и плесенью.

Местный священник, пресвитер Иоанн, родом грек, с первой же встречи стал изливать Давыду свои жалобы:

- Заповедей Господних ни знать местная, ни чадь ихняя не блюдут, от службы Божией бегут, от святых отвращаются. Женятся часто без венчания, поймают жен своих с плясанием, гудением и плесканием в реке. Невест по языческому обряду водят к воде нагими. В субботние вечера собираются вкупе мужи и жены и играют, и пляшут бесстыдно, и скверну деют в ночь святого Воскресенья. Будто Дионисов праздник справляют нечестивцы, так вкупе мужи и жены обнажаются, яко кони, ржут и блуд деют!..

Впрочем, Давыда все это не огорчило. Огорчило его другое, что пресвитер запретил воскресную службу служить в единственной церквушке детинца.

- После татьбы в храме сорок дней петь нельзя, княже, - объяснил свой запрет суровый грек.

- Что за татьба была в храме? - спросил Давыд.

- Два торгаша сцепились и один другого ножом зарезал прямо перед алтарем, - ответил священник. - Люди здесь не люди, а мразь! Купцы тщатся себе куны вылгать, прибытки торговые таят, десятину в церковь не несут. Клянутся в храме, а клятвы не держат. Так же и бояре таят урожай, и приплод скотины, и сбор меда… Крещеных челядинов продают поганым! С иноверцами пируют, у своих воруют!

Давыд очень скоро утомился от беседы с пресвитером и кое-как выпроводил того прочь.

Отныне каждое утро и каждый вечер перед взором молодого князя был квадратный земляной двор посередь тюремных пристроек: бани, конюшни, амбара и кузни. То залитый солнцем, то укрытый тенью набежавших облаков. В княжеских хоромах после черниговского каменного дворца Давыду было тесно, узкие окна, затянутые бычьим пузырем, почти не пропускали света, притолоки в светлицах были так низки, что приходилось нагибать голову, под ногами скрипели половицы.

Вся прежняя челядь уехала вместе с посадником, кроме конюха и старой кухарки.

Из новой челяди были лишь четверо отроков, ходивших за княжеским конем, чистивших оружие и выполнявших мелкие поручения Давыда. Помимо них были еще псарь да сокольничий. Давыд, любивший охоту, взял с собой из Чернигова свору собак и двух соколов. На троих холопов возлагались все грязные работы в тереме и на конюшне.