Феодосии дрожащей рукой осенил крестным знамением князей и вызвался сам проводить их к святому старцу, жившему отдельно от монастырской братии.

Узенькая тропинка вела по склону горы через заросли молодых кленов, затем углублялась в темный лес, полный тихих шорохов. Тяжелые шаги многих людей, треск сухих веток под сапогами нарушали гармонию лесных звуков. Князья спешили. Идущий впереди Феодосии задыхался от быстрой ходьбы, но безропотно нес свое изнуренное постами и ночными бдениями старческое тело сквозь чащу к видневшемуся впереди просвету между деревьями.

На опушке игумен остановился, тяжко опершись на посох, и устало произнес:

- Дальше вы сами отыщете дорогу. Вон за тем дубом спуститесь немного по склону, там и будет пещерка Антония. Да укрепит вас Господь, дети мои!

И старец еще раз перекрестил уже спины удаляющихся князей.

…Смутно погромыхивали в небесной дали рокочущие громы; ветер срывался с ветвей огромного дуба, который горделиво возвышался на плече горы, похожей издали на голову великана. На северо-востоке полыхали зарницы, будто горячие отсветы гигантских кузниц на темных небесах.

Стояла тревожная тишина.

Князья и их немногочисленные спутники, слегка оробев, застыли перед тем, чье возвышенное одиночество они осмелились нарушить.

Кусты орешника обрамляли это уединенное место с трех сторон, укрытое от случайных взоров гребнем горы, где рос дуб-великан. С четвертой стороны убежище отшельника могли узреть разве что быстрокрылые ласточки или коршуны, парящие над этими лугами и лесами. Тишина и покой царили здесь, где жил схимник Антоний, по-русски Антипа, родом из города Любеча.

Изяслав после длительной паузы первым обратился к Антонию:

- Поганые идут на Русь и несть им числа. Я и братья мои исполчились на них. Митрополит Георгий благословил воинство наше и окропил святой водой боевые доспехи и хоругви. Мы же пришли к тебе, преподобный отче, дабы услышать из уст твоих вещее предречение на наш ратный замысел. А еще хотим знать, благословляешь ли и ты нас на битву с погаными.

Отшельник сидел на обрубке бревна у входа в пещеру, которую некогда сам и выкопал. На нем была серая грубая ряса, подпоясанная веревкой, в жилистых руках посох. Полузакрытые глаза были устремлены на непонятные знаки, начертанные острым концом посоха на земле возле самых его ног.

- Али печерский монах-схимник ближе к Богу, нежели сам митрополит? - скрипучим голосом спросил Антоний и пристально взглянул на Изяслава из-под насупленных бровей. - Али в моих устах хотите вы услышать глас Божий?

Наступило тягостное молчание, потом прозвучал тяжелый вздох старца.

- Любо мне видеть, князь Изяслав, в сей грозный час рядом с тобой братьев твоих, но… - Старец вяло махнул рукой. - Тщетны усилия ваши, князья, не одолеть вам силы поганской. Участь каждого из вас на челе, и горькая та участь. Не помогут вам ни святая вода, ни ратный дух, ни молитва. И ежели спасут вас от поганых, то скорее ноги коней ваших, нежели мечи и копья.

Изяслав резко выпрямился и сразу стал как будто выше ростом.

- Я вижу, в тебе доселе живет обида на меня, отче, - гневно сказал он. - Так ты мстишь мне тем, что предрекаешь поражение от поганых! Иль не сыскал ты иного способа досадить мне? - Всеволод предупреждающе схватил Изяслава за руку, но тот сердито вырвался и продолжил еще резче: - Уж не думаешь ли ты, старый филин, что я после твоих слов распущу полки и спрячусь за стенами Киева! Ты, что ли, молитвами своими спасешь Русь от поганых? Злобой ты покрылся, преподобный отче, как старый пень мхом.

Всеволод опять схватил Изяслава за руку и встряхнул его, желая успокоить.

Изяслав высвободил руку и зашагал прочь от пещерки отшельника. Коснячко и Тука последовали за ним.

Антоний со слабой усмешкой покачал своей наполовину лысой головой и вдруг с раздражением ткнул посохом в землю. Его темное от загара, сморщенное, как печеное яблоко, лицо, исказилось.

- За грехи, за грехи наши послал Господь поганых на землю Русскую! - воскликнул монах и погрозил сухим кулаком в сторону удаляющегося Изяслава. - Вот оно нарушение клятвы-то! Вот оно пренебрежение крестоцелованием! В аду бы тебе гореть, Ироду проклятому!

Маленькие глазки отшельника враз стали большими и круглыми как у совы, в них полыхнули искры дикой ярости. Рот исказила гневная гримаса. Антоний тыкал в землю посохом, как копьем, тряс седыми космами и громко выкрикивал:

- В себе самих наказанье свое носим и не ведаем о том! Грешим, молясь, и на молитву идем с помыслами греховными! Простой человек грешит себе на погибель, князь - на погибель своего княжества. В Господа безнаказанно плюнуть нельзя! Обернется сей плевок страшной бедой для всего народа, а перед смертельной опасностью все равны: и князья, и бояре, и смерды, и холопы. Я, сирый, убогий, жизнь и силы последние покладаю в молитвах и бдении во имя Духа Святого, за спасение земли Русской. Тщусь приблизить Царствие Милосердное, ибо сказано, что придет срок и воссияет звезда с востока и снизойдет на землю Спаситель мира. Да, видать, напрасен мой труд на благо всех людей, тонет моя добродетель в море грехов людских…

Монах вдруг горько зарыдал, как ребенок. Слезы крупными градинами покатились по его изможденным щекам - чистые слезы праведника!

И тут, словно по мановению невидимой руки, смолкли дальние громы и небо на востоке прояснилось, на западе же розовой дымкой разлился закат. Воздух стал чище и невесомей, и стало как-то светлее вокруг, несмотря на то, что солнце скрылось за лесом.

Антоний огляделся по сторонам и вскочил, бросив посох.

- Услышал… услышал Господь слова мои, увидал слезы мои и мысли мои разглядел, - радостно забормотал он, обшаривая небо счастливыми глазами.

Святослав и Всеволод, видя такое чудо, упали на колени и принялись креститься. С тем же благоговением преклонили колена и их бояре.

- Отче наш, иже еси на небеси! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли! - неистово выкрикивал старец Антоний, задрав голову и осеняя себя многократным крестным знамением. - Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…

Постепенно сумрак окутал поляну, на небе заблестели первые звездочки.

- Встаньте, дети мои, - усталым голосом произнес Антоний. - Предначертаний Господних нам не изменить, но пример Иисуса Христа говорит нам, что надо стремиться жить достойно и умирать достойно, коль придет наш час.

- Благослови нас, отче, на ратный труд, - промолвил Святослав, не вставая с колен, - быть может, в последний раз.

- Благослови, отче, - тихо добавил Всеволод. Он плакал.

* * *

Дружины Ярославичей вышли из Киева, когда уже совсем стемнело. Изяслав был подчеркнуто груб и с братьями, и с воеводами. Вернувшись из Печерской обители, он велел тотчас выносить хоругви и дать сигнал к выступлению. Святослав и Всеволод пребывали в каком-то полусне, ни во что не вмешиваясь, ни в чем не прекословя старшему брату. Оба, не сговариваясь, решили исполнить свой долг до конца, каким бы он ни был.

Всю ночь дружины переправлялись через Днепр у Оболони, потом с рассвета до полудня шли кратчайшей дорогой к Переяславлю. У села Перегряды уже во владениях Всеволода на широком лугу взорам русичей открылся стан торков. Это был курень хана Колдечи, спасавшегося от половцев в глубине русских земель.

Ярославичи разбили стан рядом.

Колдечи пришел к русским князьям с двумя своими военачальниками. Хан торков был готов сражаться с половцами.

- Со мной пойдет пятьсот всадников, великий князь, - сказал Колдечи Изяславу и тут же спросил: - Далеко ли пешие русские полки?

- Мы и без пеших полков с погаными совладаем, - высокомерно ответил киевский князь.

- Половцев много, как саранчи, - предостерег Колдечи.