Лена и Андрей одновременно пожали плечами.

Лукошкин поморщился: как ни тяжело, но придется еще раз ложиться в "бункер" на экзекуцию. Ведь во сне Егор знал, где искать дневник. И если ночной сериал продолжится, а все говорит о том, что так и произойдет, то, следуя подсказке, Егор разыщет дневник. Или хотя бы поймет, куда тот подевался в реальной жизни.

УБЕДИВШИСЬ, что попал в продолжение предыдущего сна — над ухом снова нежно мурлыкал-старался Чернилка, Егор просунул руку под подушку, где в прошлый раз спрятал таинственную записку. Листок никуда не делся, но, к сожалению, текст не пополнился более содержательными пояснениями, на что надеялся Лукошкин, соглашаясь на дальнейшее участие в эксперименте. Те же четыре слова — "дача, сундучок, дневник, срочно", и даже количество восклицательных знаков не изменилось. Придется отправляться за город.

Шум и топот в коридоре подсказали, что дома по-прежнему полно народу. Мама с папой спорили на кухне, периодически диалог прерывался недовольным писком — мама шлепала сестренку по рукам, когда та пыталась стянуть горячий блинчик и удрать с ним в свою комнату. Объяснять родителям, почему в разгар сессии вдруг надумал навестить фазенду (в июне семья начнет выезжать на природу только на выходные, через месяц мама возьмет отпуск и вместе с Зойкой отправится жить в поселок безвылазно, потом ее сменит отпускник-папа; сам Егор наведывался лишь от случая к случаю, предпочитая проводить каникулы в городе, наслаждаясь тишиной в опустевшей квартире), Лукошкину не хотелось, а повода убедительного не придумалось. Не станешь же рассказывать правду про записку от самого себя. Сердобольная мама тут же схватится за сердце и побежит звонить Фаине Григорьевне. Поэтому Лукошкин тихо оделся, на цыпочках прокрался в большую комнату, открыл ящик секретера — вроде там раньше отец хранил ключи от летнего дома. Рядом на полке лежали деньги, Лукошкин сгреб в карман горсть купюр забытого вида — предстоит покупать билет сначала в метро, потом на электричку. Сколько же стоил проезд двадцать лет назад? Увы, такую информацию долговременная память, действующая избирательно, не выдала.

Спускаясь по лестнице, Егор не удержался и сквозь решетку заглянул в лифтовую шахту. Клубится ли там до сих пор "полное собрание" предыдущих снов? Но увидел лишь бетонный пол (кабина скрипела далеко наверху, интересно — одна или сразу три?), усыпанный горелыми спичками и фантиками — следы озорства соседских мальчишек. Лукошкин потянул на себя тяжелую, еще не железную, дверь подъезда и впервые с начала эксперимента оказался во сне на улице.

Егор мог гордиться логикой собственного мозга: за пределами дома его поджидало лето, пылил тополиный пух. Так что сезонный фактор продолжающегося сна соблюден идеально. В том же духе представлен и окружающий ландшафт. Например, на подъездной дорожке еще нет шлагбаума, в установке которого принимал участие сам психолог: двадцать лет назад наглые варяги из соседних дворов не норовили поставить автомобили у чужих окон.

Лукошкин остановился у светофора на пешеходном переходе. Москвичи любят хорошие машины, вот Лукошкин пару лет назад обновил в автосалоне седан. Но сейчас мимо ехали вперемешку с "Жигулями" в основном подержанные иномарки. Загорелся зеленый, Лукошкин повернул к метро. Маршрут всплыл из головы автоматически: две пересадки, потом выход к электричке, найти в расписании подходящий поезд, который останавливается на их маленькой станции, и потом 40 минут — пока состав будет то тормозить, то разгоняться, то хрипло гудеть — скучать у окна.

Выйдя на платформу, Егор закинул голову, расправил плечи и вдохнул полной грудью вкусный сосновый воздух. И никакого назойливого пуха! (Загадка, на которую дотошный Лукошкин не нашел ответа: словно назло горожанам, чтобы каждое лето лишний раз помучить людей, Москву плотно засадили тополями, ведь за пределами МКАД "аллергических" деревьев практически не встретишь). За узкой лесополосой прятались легкие щитовые домики, пока еще скромные и миниатюрные — лет через пять здесь начнут возводить массивные коттеджи из красного кирпича, соревнуясь — чей выше. Начинающийся дачный сезон наполнил поселок знакомыми звуками: жужжала электропила, ей отвечал монотонным буханьем топор, тарахтел подпрыгивающий на ухабах мотоцикл, перегавкивались собаки, чья-то бабушка созывала на обед заигравшихся внуков. Егор пересек крошечную полянку, и вдоль выкрашенного коричневой краской штакетника добрался до калитки. Отодвинул, нащупав с обратной стороны, задвижку, по разноцветным плиткам, в швах между которыми проросла напористая молодая трава, дошагал до крыльца, поднялся на ступеньку, смахнул подошвой ботинка налетевшие сосновые иголки. Достал из кармана связку ключей, повозился с замками и потянул на себя дубовую дверь.

В темной прихожей (окна, завершая дачный сезон, хозяева перед отъездом закрывали деревянными ставнями) пахло застоявшейся сыростью. Егор не стал морочиться с электричеством (потребовалось бы отыскать щиток, потом вкручивать пробки), а сразу повернул к лестнице и стал взбираться по скрипучим ступенькам на чердак. На крышу с двух сторон выходили маленькие слуховые оконца. Их света, как помнил Егор, вполне хватало, чтобы в яркий день рассмотреть хранившийся наверху хлам.

В носу защекотало — Лукошкин чихнул: в солнечной "стене", протянувшейся между слуховыми окошками, летали мириады пылинок. На чердаке никогда не убирались, да и зачем — вещи, которые там копились и старились, уже никого не интересовали. Лукошкин посмотрел под ноги, не хватало споткнуться о бесхозно валяющуюся ерунду и рухнуть на грязный пол. В глаза тут же бросились светлые островки, выделявшиеся на потемневших от толстого слоя пыли досках. Одна цепочка следов вела к противоположной стене, другая обратно. Егор присел на корточки: башмаки явно мужские, зимние, на рифленой подошве, он хорошо знал такие, сам предпочитал носить подобную обувку в слякотную московскую зиму. Скорее из любопытства, чем руководствуясь конкретной мыслью, Егор приложил ступню к следу: нога точно попала в очертания. Мозг активно намекал, что следы принадлежат Егору. Но это невозможно! Лукошкин поежился: все, что он в данный момент видит, конечно, лишь сон, но страх, тем не менее, ощущался вполне реально, спина вспотела, кожа на руках покрылась пупырышками. Лукошкин постарался успокоиться, быстро сгенерировав из кошмарной загадки успокаивающий вывод: если следы его, то бояться бессмысленно, по крайней мере, никаких незнакомцев он сейчас гарантированно не встретит. Да и мало ли откуда взялись его следы? Может, в другом сне, очень давнем, про который он и позабыл уже, Егор приезжал на дачу зимой? Рассуждая для пущей убедительности громко вслух, Лукошкин дошел до противоположной стены, где на колченогом письменном столе (с поверхностью из зеленого плюша, согласно семейной легенде, за ним творил дедушка-профессор) возвышался знаменитый дорожный сундучок.

Казалось, деревянный саквояж существовал вне времени: он по-прежнему отлично выглядел. Лак с боков местами, конечно, потрескался, но такие мелочи лишь придавали сундучку облик благородного антиквариата. Егор откинул с петли металлический язычок и приподнял крышку.

Дневник — любимый блокнот с резинкой — лежал на дне, под ворохом бумажного мусора. Егор, довольный, достал книжицу, сдул с обложки мишуру. Звякнули, падая на дно, скрепки и монеты. Лукошкин сгреб предметы и поднял ладонь к свету. Монеты, а вместе с ними и пластмассовый брелок — похоже, те самые предметы, что он видел в последний раз, когда студентом открывал сундучок. Надо же, а теперь Лукошкин точно мог сказать, деньги какого государства хранились в сундучке — это евро, да и пластмассовый брелок неожиданно обрел смысл — перед ним флэшка. Ну конечно, спящий мозг "подтянул" трактовку вещей до знакомого уровня.