Хатиз подсказал им направление, куда двигаться, и через день они уже были в городке на границе с Тоготом. Священник велел поинтересоваться, не продана ли усадьба, находящаяся недалеко от города, на небольшом плато на подступах к горам, являющимся границей с Тоготом. Плато находилось далеко от дорог, ведущих как в столицу, так и в Тогот, и там когда-то находилась летняя резиденция одного из владельцев городка. Последние десятилетия, насколько знал Хатиз, усадьба пустовала.

Так оно и оказалось. Наследники барона, которому когда-то принадлежала усадьба, давно уже обосновались в столице, а из нынешних богачей города никому не хотелось иметь домик в таком неудобном месте. И все же усадьба ценилась недешево, на ее покупку пошли почти все деньги. Оставшиеся приходилось беречь.

Проводник довел их до усадьбы. Увидев ее, беглецы поняли, что это именно то, что им надо. Дом был двухэтажный, просторный, места вполне хватало на две семьи с детьми и комнаты для слуг, имелись надворные постройки, земля и пастбище. Алаина призналась друзьям, что именно так им и виделось с Корном их будущее жилище.

Но усадьба была в ужасном запустении, и Турин проклял продавцов, явно завысивших цену. Предстояло так много работы, что думать о коневодстве было еще очень рано.

Первым делом они разместили Корна, выбрав ему одну из самых светлых комнат на первом этаже, с видом на горы и перво-наперво привели в порядок ее. Алаина устроилась рядом. Турин с Вилдой заняли комнату на втором этаже. И началась жизнь, полная забот и тревог.

Денег катастрофически не хватало. Надо было на что-то жить, и в будущем они не смогли бы себя обеспечивать, потому что землю обрабатывать никто из них не умел. Живность тоже не имело смысла заводить, ибо и с ней никто никогда не имел дела. Но идти стражником в город Турин не мог, он не мог оставить дом с двумя женщинами и больным Корном. Поэтому Алаине и Вилде пришлось брать на себя шитье для городских женщин.

Но в доме была еще масса работы, и много заказов они не могли брать. Оставшиеся деньги начали таять с поразительной скоростью. В запасе оставались только два ожерелья, которое подарила Зорена Алаине и Вилде. Это было их будущее, их породистые лошади, которых они купят, чтобы заняться коневодством. Их нельзя было продавать ни в коем случае.

Больной Корн не причинял неудобств. Он слышал, что ему говорили, мог сам двигаться, одеваться, есть. Но ему надо было об этом говорить, сам он не испытывал никаких желаний и стремлений. Слепой, он поначалу натыкался на все, что можно было, потом привык. По-прежнему не разговаривал. Друзья постоянно таскали его с собой, чтобы не оставлять одного. Когда Турин делал что-то по дому: ремонтировал или сколачивал, скоблил или красил, Корн был рядом. Иногда мог что-то подержать, когда ему совали в руки, потом отдавал, когда просили. Когда он подал упавший предмет сам, без подсказки - это посчиталось отличным признаком и началом выздоровления.

Алаина же с Вилдой брали его с собой на кухню. И опять же большим шагом к выздоровлению они сочли случай, когда Корн сам взял с подноса хлебец.

Все разговаривали с Корном, как ни в чем не бывало, рассказывали ему о делах, читали, делали все, чтобы он чувствовал вокруг себя жизнь.

Но только у лошадей Корн становился почти самим собой. У них было четыре лошади, привезенных из Алмазной страны: две кобылки, один старый уже конь и молодой жеребец. Если Корна оставляли у них, он мог часами мыть их, кормить, выводил на прогулку, сам садился на них и тихонько ездил по плато. Оставалось только следить, чтобы он не брал одну норовистую кобылку, которая уже однажды завела его в какие-то дебри скал и кустов. Остальные вели себя послушно и не уходили далеко.

А через несколько месяцев Алаина уже не могла делать тяжелую работу по дому. В их маленькой семье ожидалось прибавление. Теперь она занималась только немного кухней и шитьем. Вилда еще заставляла ее гулять с Корном по плато. На всякий случай Турин пригласил в дом женщину-повитуху. Целый месяц в ожидании родов она жила у них, следя за здоровьем Алаины.

Роды начались внезапно и Турин похвалил себя, что не пожалел денег и пригласил повитуху пораньше. Алаине было тяжело, больно и страшно. Она не смогла стерпеть особо острой схватки и крик ее разнесся по дому. И тут случилось то, о чем предупреждал Зорену Ватил. Крик боли Алаины сыграл роль нервного потрясения для Корна. То, что не сделал покой и уход, сделал крик. Крик любимой прорвал стену, воздвигнутую Корном в своем сознании. Он встрепенулся и лихорадочно заметался по комнате, где его оставили на время родов его жены. Хорошо, что он, не видя, выломал все-таки дверь, а не окно. Подоспевший Турин не осмелился удерживать Корна, а наоборот довел его до комнаты, где готовился появиться на свет его ребенок.

– Алаина, Алаина, где ты, что с тобой, - невнятно шептал Корн.

Почти полгода он не произносил ни слова, и теперь речь его можно было понять с трудом. Алаина плакала и от боли и от счастья, что Корн вернулся к ним.

– Корн, все в порядке, все в порядке, - разом говорили и Алаина и Вилда, пытаясь успокоить взволнованного криками Алаины Корна, но тот никак не мог понять, что происходит и почему он ничего не видит.

Кончилось тем, что Вилда прикрикнула на него:

– Корн, стой спокойно и подбадривай свою жену, а не ной, как идиот.

Это возымело действие, Корн растерялся и замолчал, ничего не понимая.

Когда раздался крик младенца, Корн только недоуменно вскинул голову. И тогда Вилда вручила ему маленькое тельце и торжественно сказала:

– Корн, это твой сын. Заверни его по обычаю в свою рубашку.

Корн был не просто растерян, он был ошарашен и изумлен. Тогда Вилда начала помогать ему. Она хотела было взять ребенка, но тот вдруг захныкал, и Корн судорожно прижал его к себе. Он видимо понял, что за дар небесный держит у себя в руках, и не захотел с ним расставаться. Вилда помогла ему снять рубашку и завернуть в нее ребенка. Потом она и повитуха оставили Корна с Алаиной и их ребенком вместе.

Последние силы потратила Алаина на то, чтобы коротко рассказать мужу о том, что случилось в тот памятный день во дворце королевы Зорены. Не досказав, она уснула, а Турин с Вилдой затем рассказали все еще не выпускающему из рук сына Корну все снова и до конца.

Все то время, что Алаина лежала в постели, Корн не отходил от нее и не выпускал из рук сына. А когда они втроем начали потихоньку выходить на прогулку, Корн начал видеть. Сначала все в тумане, глаза слезились и болели, потом зрение восстановилось.

После этого Вилда, предварительно наплакавшись, накричала на Корна, чтобы он оставил, наконец, ребенка в покое и занялся делами.

Первое время у Корна все валилось из рук, и от него даже было меньше пользы, чем когда он был болен. Тем более, что он, как проказливый школьник, как только Турин отворачивался, бежал к жене и сыну. Терпение Турина кончилось, и теперь уже он наорал на него, как на мальчишку.

Но привело в нормальное состояние Корна оружие и несколько занятий с Турином. Однажды они решили потренироваться, и на Корна поединок повлиял получше, чем все остальное. Владение мечом требовало холодной головы, твердой руки и расчета. Все это вернулось к Корну, как только он взял в руки меч. После этого он стал прежним Корном. Только лицо его теперь, когда он находил глазами Алаину и сына, становилось смешным и глупым от переполнявшего его счастья.

К зиме дом уже был пригоден для жилья, теперь оставалось приспособить имеющийся сарай под конюшню. Пришлось Корну все-таки учиться плотничьему делу. У Турина был большой опыт еще с детства, которое он провел в деревне, он обучал Корна. Вскоре готовая конюшня была готова принять первых лошадей.

И тут встала проблема, которую раньше не принимали в расчет - где взять лошадей и кто поедет их выбирать. Их городок был в этом смысле отсталой провинцией, хороших лошадей тут не держали. Корну с Алаиной нежелательно было показываться в городах, а Турин с Вилдой не обладали нужным опытом.