Губы его растянулись в хищной улыбке.

– А-а-а! – прошипел он. – Старая гадюка не успела бы все выболтать. Стало быть, ты подслушала.

– Вы самый бессовестный из врунов, которых я когда-либо встречала! – горячо бросила она в лицо Гарсиласо. Тот окатил ее насмешливым взглядом, затем провел рукой по рукоятям пистолетов, желая напомнить, подобное поведение может оказаться для нее весьма пагубным и наконец с театральным вздохом воскликнул:

– Благодарность не является одной из ваших добродетелей, барышня. Уже который раз я вынужден в этом убедиться.

– Благодарность за то, что погубили моего брата и губите меня? О да, я следила за вами и слышала каждое ваше слово. Вы ничтожество! Прихвостень! Жалкий пес, жадно алчущий, когда со стола хозяев соскользнет кость пожирней про вашу душу. И если в вас и загорелась искра благородства, и вы не позволили мне умереть вместе с Михалем, то лишь затем, чтобы потом грубо надругаться над спасенной, в очередной раз утолив жажду жалкой плоти. Так? За что вы держите меня, как заложницу и обращаетесь, как с самым последним ничтожеством в вашем таборе?..

– Все, все, довольно! – Гарсиласо нахмурил брови и поднял ладони кверху. – Вы живописали темную сторону достоинств знакомства со мной. А как насчет того, что я дважды спас вас от швейцарцев? Или, быть может, вы смогли бы сами уберечь себя в незнакомом городе от целого отряда рыскающего повсюду в поисках беглянки? Не будь я доброжелателен к вам, вы тут же после своего спуска с подоконника гостиницы были бы связаны и с кляпом во рту направлены в Париж к мадам Анне, которая уничтожила бы вас на месте.

– Ох, лучше бы так оно и было!

– Отчаяние не лучший советчик. Я не стал делать то, чего вы продолжаете настойчиво требовать, едва ваша рана по бедному братцу вновь засвербела, ибо это желание если и не неискренне, то сиюминутно. Вы недолго скорбели по нему. И в тот день, когда я предложил план спасения и обещал доставить в любой порт, быстро согласились и, не раздумывая приняли мое предложение. Так? Я предложил вам убежище! А нынче вы с видом пленной королевы окатываете меня ушатом презрения. Я не потерплю, чтобы, отведав с моих рук, вы упорхнули, будто канарейка!

– Я не бесчувственное существо, не рабыня, которой можно как угодно распоряжаться и не дитя, за которого нужно все решать. Вы обещали проводить меня в порт! Но мы блуждаем по Европе уже несколько месяцев.

– Без меня вы пропадете. Вы – женщина, следовательно, д о л ж н ы молчать и подчиняться, – невозмутимо парировал Гарсиласо. – Уж так вышло, что я стал для вас покровителем и благодетелем. Слушайтесь же хотя бы благоразумия ради! Я, кажется, не так много прошу и не к чему пока не принуждаю.

– Вы великодушны, – губы Мадлен скривились в презрительной полуулыбке. – Весьма. Благодарю, но дальше я пойду сама.

Едва она перекинула ногу через луку седла, Гарсиласо схватился за эфес.

– Попробуй.

Девушка замерла. Пожалуй, пистолетами он воспользоваться не успеет, но догнать – догонит, увы, в два счета. Так просто избавиться от цыгана не удастся. Долго не говоря ни слова, Мадлен гипнотизировала насмешливый взгляд Гарсиласо, мысленно в отчаянии представляя, как холодная сталь кинжала пронзает его горло, как он бьется в конвульсиях и молит о пощаде…

Кровь закипела в ее жилах и ударила в голову. Жажда мести вдруг стала равносильной нехватке воздуха. Но Мадлен удержалась от порыва, решив, что подходящих моментов теперь может быть множество… Лишь усыпив Аргуса можно получить шанс его уничтожить. Она убьет Гарсиласо! Убьет, как только такая возможность представится.

– Хорошо… Похоже, у меня нет другого выбора… Может быть, тогда вы расщедритесь на последнее снисхождение для своей пленницы?

– Просите, – Гарсиласо чуть наклонил голову. В эту минуту он, верно, чувствовал себя могущественнейшим из султанов, в душе радуясь, что удалось побороть непреклонность девушки. – Я постараюсь ни в чем вам не отказывать, если конечно это не касается того, что вы уже успели сегодня дважды требовать.

– Я хочу, чтобы ваш пленник – Филипп Эгмонт, прежде чем мы отправились в путь, получил свободу.

Мадлен безмятежно и покорно, видит бог, чего ей это стоило! взирала прямо в глаза Гарсиласо, рискнув назначить цену за себя саму – наибольшая выгода, что она могла извлечь. Если бы ей удалось вызволить этого молодого человека, то она с успокоением могла бы считать, что полдела сделано.

– Возвращаться?! Из-за этого дрянного мальчишки? – взорвался он. – Мне нет до него никакого дела! Пусть благодарит своего бога и святых за то, что так легко отделался от меня! Вам ведь ныне неизвестно, что когда-то его отец содрал с меня шкуру. По пустячному делу! Просто так! Потому что я – цыган! Я еле унес тогда ноги.

– Искренне вас жаль, – равнодушно отозвалась Мадлен. – Но мстить сыну, по меньшей мере, глупо: дитя не должно отвечать за провинность отца.

– Вот и оставим его в покое, – Гарсиласо натянув поводья, сделал движение головой в сторону горизонта. – Трогаем! К вечеру мы должны быть у Хертогенбоса.

Мадлен задрожала от гнева. Но прежде, во взгляде Гарсиласо и особом тембре голоса она почувствовала ревность. Ей бы следовало ухватиться за нее и воспользоваться, подобно тому, как пользуются зеркалом, когда желают поймать лучик солнца и отражением света ослепить глаза. Но Мадлен была из тех, кто легко воспламеняется бешенством. Она держалась из последних сил, но оставлять неповинного ни в чем гёза в лапах цыган она не желала – они растерзают беднягу. Да и разве его свобода дороже ее собственной? Требование одно отдать за другое вполне законно.

– Вы представляете себе, что с ним сделают ваши соплеменники, когда поймут, что вы их обманули? – не выдержала она, и тоже сошла на крик. – Вы ведь собираетесь сейчас бежать? Точно трус, потому как наобещали с три короба этим демонам, а исполнить сие не в силах. Вы боитесь их гнева! Право, мне их сейчас по-настоящему жалко. Сделали несчастных своими рабами. Но рабы, вдруг пожелали платы за верность…

– Мальчишка покинет их скорее, чем они это осознают, – сдержанно ответил тот, пропустив мимо ушей ее обвинения, – если, разумеется, сообразит как.

– Я не тронусь с этого места, пока не буду уверена, что он свободен!

– Дабы пощадить вашу тонкую психику, я не стал претворять в жизнь все, что задумал на его счет. Вам ведь известны причины, по которым я имел на то право.

– Я не стану вновь уверять вас в обратном, поскольку это бесполезно. Вы погрязли в грехе, ваши руки обагрены кровью невинных, вы лгали так часто, что ад, который вам уготовлен, теперь слишком слабая кара! – в порыве вскричала Мадлен. – Пусть же вас сожрут ваши же демоны, скурвы сын!

Девушка натянула поводья, но Гарсиласо успел предугадать это намерение. Он попытался задержать коня Мадлен за уздечку, но получил сильный удар хлыстом по лицу. С диким криком едва не вывалился из седла, и это дало возможность девушке обуздать вставшее на дыбы животное и направить его в сторону лагеря. Вся во власти безумной ярости, она понеслась обратно, предвкушая, как откроет свою тайну черным демонам и как они ее растерзают, положив конец невыносимым мучениям…

Когда Гарсиласо, превозмогая боль, – хлыст задел левый глаз и прошелся по щеке, – пришел в себя, Мадлен была уже в четырех сотнях футов от него. Он изо всех сил вонзил шпоры в бока лошади, желая, во что бы то ни стало догнать ее до того, как она ворвется в лагерь и сделает страшные признания, которые могут унести и ее жизнь, и его собственную.

Однако как бы Гарсиласо не старался, девушка отлично держалась в седле и не уступала ему в скорости. Когда до лагеря оставалась не больше десяти шагов, он успел заметить, как Мадлен резко остановила коня, соскочила с седла и бросила поводья подоспевшему Жозе.

Минутой позже Жозе получил поводья коня вожака и с огромной тревогой проследил взглядом за тем, как тот яростно пронесся мимо и одним ударом повалил девушку в пыль.