– Ах, ты знала об этом!? – цыган в бешенстве кинулся на нее. – Знала давно, и не сказала ничего? Черт возьми!

– А ты поведал мне, что собираешься остаться здесь? – вскричала цыганка. – Без тебя никто не ступит на борт ни одного судна, стоит мне только поведать тщедушным соплеменниками, сколь опасны такие путешествия. Вот история одного капитана, собравшегося в путь к Новому Свету. Он плыл сотни дней, кругом лишь изнурительное солнце и пустынный океан. Голод заставлял его и команду есть подошвы собственных сапог, а когда подошвы закончились, они ели друг друга, пока последний матрос не издох от одиночества. Решил избавиться от нас будто от крыс – запечатать в деревянный ящик? Не бывать этому! Попробуй только слинять, мы тебя из-под земли достанем.

Гарсиласо молчал. Верно сочтя сие молчание проявлением горечи, цыганка заговорила чуть сдержанней, в ее тоне скользили нотки жалости, а, быть может, и некой ласки:

– Боги проучили тебя. Тебя затмило нетерпение, ты позабыл все как следует проведать, разузнать. Ты, всегда такой осторожный и подозрительный, ничего не знал об отставке кровавого наместника, которому вдруг вознамерился служить? Это, быть может, года три назад он был великим и всемогущим, пред ним трепетала и испанская и фламандская знать, но последнее время он потерял контроль над еретиками, а те просто обезумели в попытке ему противостоять. Не могу поверить, Гарсиласо, что ты ничего не знал! Да уж, эта страна полна неожиданностей, и каждый день здесь будто последний. Ты опрометью помчался изготовлять письмо… а я-то думала, зачем ты носишь с собой слепок печати Гиза, и несколько коротких его записок! Интересно, когда же случилось оное просветление? Поди, только что. Судя по тому, какое у тебя сегодня скверное расположение духа.

– Почему ты молчала? – с надрывом проронил Гарсиласо. – Если бы ты удосужилась рассказать мне о тех переменах, что произошли столь внезапно, какой нелепой ошибки мне удалось бы избежать!

– Гарсиласо, – серьезно заявила та. – Я знаю, почему тебя вновь охватила эта страсть к военным походам и славе. Все дело в этой девчонке.

– Что за вздор! И не смей думать, что я решил избавиться от вас. Если б вы мне не были нужны, я и не стал бы вас разыскивать по всем Нидерландам. Я найду для вас лучший корабль, и дуйте в свою Америку сколько угодно.

– Но твои планы рухнули. Что же теперь ты намерен делать?

Гарсиласо на сей раз не ответил, он уселся напротив собеседницы, скрестил ноги и долго молчал.

– Дай мне самому разобраться во всем. Оставь меня. Я придумаю что-нибудь.

Джаелл ласково потрепала его за плечо.

– Нет, сын мой, выскажи все, что гложет. Станет легче. Ведь ты вернулся сюда не таким, как прежде. Ты словно сам не свой.

– Ох, Джаелл… какой же я олух, черт возьми, – тем же горестным тоном ответил Гарсиласо. – Должно быть, я начинаю дряхлеть… Я был ослеплен безумной идеей бросить службу этому чертову Гизу и отправиться на служение одному из могущественнейших ставленников католического величества. С самого начала, с тех пор как мы покинули Париж, я был уверен в удаче. Все благоволило мне, ведь граф Буссю хорошо меня знал, как раз в той степени, в какой мне и было нужно. И рекомендации от Гиза он бы принял, не подумав ни секунды, что они подложны. Граф считал меня одним их благороднейших слуг лотарингского принца, ибо не каждый удостаивался чести быть его тайным агентом в Брюсселе, и вполне естественно выглядело бы мое желание примкнуть к армии Альбы.

– Скорее Альба принял бы тебя за шпиона Франции.

– На первых порах – да. Но для него у меня был особый подарок, который затмил бы всю его пресловутую бдительность.

– Хм, что же это?

– Старший сын Ламораля д’Эгмонта, который, вместо того, чтобы пасть в ноги монарху, отправился на войну против него.

– Ты имеешь в виду этого юного раненного? Это сын графа Эгмонта? – с недоверием воскликнула Джаелл.

– А кто же еще! Ты не разглядела? Он чертовски похож на графа.

– Вот почему мне показалось его лицо знакомым… Но он черняв, как арап, в то время, как его отец бы светловолосым и ясноглазым.

– К чему мне столь ценный пленник теперь? Он никому не нужен… Увы, как ты сказала, фортуне надоело дарить мне одни благосклонности. Как же так могло произойти? Я был слишком ослеплен, ничего не видел вокруг себя и не слышал… а ведь, должно быть, об отставке генерала говорили в каждом трактире, у каждой подворотни…

– Все дело в этой девчонке. Это она заставила тебя растерять всю зоркость. Все мысли твои только о ней. Кто она?

– А девчонка… Все духи ада с ней! Скоро вы ее не увидите.

– Кто она? – упрямо повторила Джаелл.

Гарсиласо вновь замолк на короткое время, словно взвешивая, стоит ли рассказывать старой колдунье о приключении в Нанте.

– Помнишь ли ты поляка колдуна Кердея?

– О, разумеется! Я знала его лично, ибо королева часто заказывала у него снадобья…

– И яды, – добавил Гарсиласо, зло усмехнувшись.

– Ну, так что? Какое отношение имеет Кердей к этой девице?

– Воистину, сегодня ночь фамильных тайн! Ибо отношение имеет самое, что ни на есть прямое.

– Хм, неужто дочь?

– Именно. Ты как всегда догадлива. Более того – пансионерка мадам Монвилье, на которую возымела виды Анна д'Эсте. Поначалу желая заполучить ее в качестве фрейлины, но затем, должно быть, решила разжиться большей выгодой. Мне же приказано было вытащить из самой глубокой польской ямы братца красавицы, вручить ему послание герцогини, обращенное…

И Гарсиласо поведал во всех тонкостях то, о чем Мадлен давно догадалась сама. Отчасти сделав выводы из приказов своих господ, отчасти подслушав ее разговор с Михалем, смекнул и он, кто, что, против кого замышлял. Ибо Гарсиласо был тем самым посланником герцогини Немурской с испанским именем Фигероа. Сие откровение сразило Мадлен едва не намертво.

– Что за пансион? – спросила Джаелл в некотором удивлении. – Впервые о нем слышу! И кто такая мадам Монвилье?

– Ба! Ты не знаешь? Королева не рассказала своей поверенной, откуда ей поставляют ее замечательных сирен? – рассмеялся Гарсиласо. – Я открыл сию тайну, бегая по Польше, по Франции, исполняя нелепые поручения герцогини. Ранее, должно быть, моя госпожа, так же сделала для себя это удивительное открытие. И задумала сыграть в игру с королевой. Но все пошло не так, как, видимо, она задумала…

Чем глубже уходило повествование Гарсиласо, тем сбивчивей оно было. Голос дрожал, слова путались. Он перескакивал через события, затем вновь возвращался, чтобы досказать. Все чаще он восклицал, вскрикивал. Страсть захватила его полностью, вырвавшись сонмом искр, точно из жерла долго спавшего вулкана.

– Но дочь этого колдуна – воистину яблоко от яблони недалече падает! – оказалась не так проста, как девицы ее возраста. Она разгадала тайные намерения матери настоятельницы. Госпожа меня предостерегла, наказала в случае, если барышня не смолчит, внушить братцу, что она тронута умом после малярии. И точно, как только простодушный братец вывел ее из монастыря, красотка немедля рассказала все. Тот – благодушный агнец, святейшая душа – послушник-бенедиктинец, ни слову не поверил, но не это его спасло и не это погубило!

Он воспылал страстью к сестре. Попал в ловко расставленные сети точно так же, как и я! О Джаелл, видела бы ты, как терзался этот несчастный, как изо всех сил пытался противостоять ее чарам. Куда ж ему против воспитанницы Лангедокской курвы! – рассвирепевший Гарсиласо вскочил и зашагал туда-сюда, яро хватая себя за волосы, точно это его низвергли в бездну, а не Михаля. – Я только сейчас понял, как страдал тот малый. Раньше я потешался над ним… Бедняга носился тогда по пристани с обезумевшим видом, искал ее, точно мамку… И нашел. Нашел именно тогда, когда удача впервые отвернулась от меня. Должен был я внемлить голосу судьбы, узреть ее знак, но ведь нет! Едва мы отъехали от ворот Нанта, как на нас напала шайка Грегуара. Но они меня признали не сразу, и Мадлен испарилась. Вернее, я помог ей вырваться и умчаться вперед. Но наконец отбившись от этого тупоумного… О, в пылу погони я проскочил мимо нее, а когда понял это, ибо дорога вверх по Луаре вела одна, и с нее свернуть Мадлен было некуда, – меня ожидал сюрприз. Эти безумцы – чета Кердей, взявшись за руки, шли мне навстречу и глядели друг на друга, точно Орфей и Эвредика. Мне же, как Аристею, пришлось отойти в тень, дабы не оказаться замеченным. Я следовал за ними в Анжер и Самюр, безвольно влекомый, не понимая какая же их конечная цель, куда эта безумная девица ведет свою жертву. Оказалось, что жертва сама себя вела. Прямо в сердце ада. Ибо, что произошло потом не смог предугадать даже я. Они устремились прямиком в Париж. Оставив сестрицу молиться в церкви Сан-Северен, сам Кердей отправился в особняк Гизов. Я нашел Мадлен разгуливающей в поисках неугомонного брата совсем в другой части Парижа и, увы, прежде чем мы его отыскали, произошло несчастье. Кердея схватили и повели к костру, ибо отец его года три назад должен был сгореть на площади Сен-Жан-ан-Грев. Я было предположил, что парижане совсем обезумели в неуемной жажде расправиться с негодяем, тревожившим прах их родственников, ведь старший Кердей так и не бросил дурацкую затею потрошить чрево кладбища Невинно Убиенных, пока ему не надоело каждый раз вызывать дьявола, дабы тот пособил и отвратил от него судилище и казнь. Знаю, что он живым и невредимым покинул Париж и отправился туда, откуда я родом. Сел на голландский корабль, что шел к земле обетованной. А несчастного сына его сожгли за срок меньший, чем понадобился бы для обеда. Но все было не так просто, как показалось на первый взгляд. В тот день, когда казнь закончилась, а проливной дождь затушил костер (недосожженное тело несчастного инока безжизненно висело на цепях), я отправился к герцогине. И выяснились некие подробности беседы этого блаженного бенедиктинца и госпожи. Инок обрушил на нее грады обвинений, требовал суда… А та посчитала разумным напомнить, чьим сыном является пришедший читать филиппики, и сделала это столь ловко, что мгновенно был поднят на уши весь дом. Злобного колдуна выволокли сначала на задний двор, где до полусмерти избили: челядью обуяла жажда мщения, и господа ничего не смогли с этим поделать, преспокойно наблюдая с балкона за сим побоищем, точно патриции с седалищ Колизея. Затем отряд швейцарских солдат, присланный Гизом, выволок его на улицу. К тому времени весть, что поймали самого Кердея, облетела Париж трижды, и несколько сотен, а то и добрая тысяча заполонила переулок Вольных Граждан. Парижан было не унять. Всех точно покусали бешеные псы. Бьюсь об заклад, что многим было неизвестно, что это вовсе не тот человек, смерти коего они столь неистово жаждут, более того, будущий монах.