Наконец когда он понял, что громкими стенаниями ничего не добиться, остановился и прислонился к стене амбара. Словно по волшебству в эту минуту подошел чернявый мальчишка с гнедой кобылой в поводу.

– Пан, купите лошадь, – сказал он на чистейшем польском.

На лице Михаля загорелась улыбка. Не показалось ли?

«Это добрый знак. Должно быть, ангелов посланник, раз говорит по-нашему». Молодой человек тотчас отсчитал названную сумму – лошадь в поисках отнюдь не помешает.

– Не видел ли ты девушку, – спросил он в надежде, – похожую на мадонну, с кудрями светлыми, как лучи солнца в полдень? Она не появлялась здесь?

– Я не видел, но моя матушка знает все, может предсказать судьбу и найти хоть самого дьявола, – важно ответил тот.

– Правда?

С тех пор как Михаль покинул аббатство, жизнь забрасывала его все новыми сюрпризами, и теперь, когда не оставалось иного способа отыскать Мадлен, он был готов идти хоть в логово нечистого, лишь бы вернуть ее.

– А то! – фыркнул малой. – Не хочите верить, как хочите.

– Где твоя матушка? Веди меня к ней!

– Она известная на весь Париж гадалка. Дом ее находится там, где ему положено – на мосту Менял.

Глаза мальчишки горели озорным огоньком. Должно быть, он просто проверял, достаточно ли сильно его новый знакомый стукнулся котелком, чтобы быть одураченным наверняка.

Михаль был в том состоянии, что не только не придал никакого значения словам мальчика, но почти не расслышал их. Он утвердительно закивал, всем свои существом устремившись туда, где ему помогут найти Мадлен.

– Но с вас еще тридцать экю, и я проведу вас вне очереди! – дернул его за рукав мальчишка.

Михаль точно заговоренный отдал сумму, и словно в бреду, последовал за ним. А тот повел Михаля к особняку, который стоял недалеко от небольшого акведука.

Внезапно остановившись, мальчишка приложил ладонь ко лбу, дабы оградить взор от солнечного света. Несколько мгновений он пристально всматривался в группу людей, которые возбужденно носились у крыльца дома, разгружая поклажу с повозок.

– Ей, хозяин, – крикнул он, оглушив Михаля и заставив его, в удивлении поглядеть в направлении, куда обращался мальчик. Невысокий, коротконогий дворянин в шляпе с огромной кипой перьев, видной за несколько сот шагов, отделился от группы и погрозил кулаком.

– Чего тебе, чертово отродье? Я предупреждал тебя, не подходить к моему дому.

Так как Михаль и его провожатый находились на почтительном расстоянии, то слова, долетевшие до них, да к тому же произнесенные на французском, который молодой поляк начинал ненавидеть, остались понятными только мальчишке. Тот усмехнулся и, тотчас сложив руки рупором, прокричал в ответ:

– Я привел твоего кузена, разве не его ты ищешь с самого утра? Он уходил прогуляться верхом по набережной… Узнаешь кобылу?

Человек в шляпе с перьями немного подумал, затем махнул рукой, давая знать, что разрешает подойти поближе.

– Благодари своих демонов, что приезд племянниц не оставляет времени на тебя.

Но мальчишка не сдвинулся с места, пока тот не исчез, вынужденный отправиться по неотложным делам.

Сей странный диалог так и остался для Михаля набором непонятных слов, но что нимало его не насторожило, он по-прежнему жаждал попасть к пророчице, которая помогла бы ему в поисках. В нетерпении он попросил мальчика поторопиться.

Не обращая внимания на тесную толпу у дверей, они оба поднялись по лестнице на несколько ступенек. Затем мальчик беспрепятственно провел Михаля сквозь анфиладу уютно обставленных небольших комнат со стенами, обитыми темно-вишневым бархатом. Михаля терзал вопрос, отчего так легко удалось миновать все это пространство, невзирая на то, что внизу ожидали негодующие посетители, не желающие пропускать очередь к известной пророчице.

– Ждите здесь, – проронил мальчишка и юркнул в распахнутую дверь. Михаль едва успел поглядеть ему вслед – обернувшись, он заметил лишь взметнувшуюся портьеру.

Тут началось самое неожиданное для несчастного молодого человека, ибо через секунду вошла девица, разодетая в роскошные одежды и, увидев незнакомца видом своим походившего на бродягу, отпрянула к двери и что есть мочи завизжала.

Испуганный Михаль кинулся ей в ноги, пытаясь объяснить, что он пришел к гадалке. Речь поляка девушку смутила еще больше, она разгневанно что-то выкрикнула, оттолкнув его от себя, и принялась звонить в маленький серебряный колокольчик, который сорвала с атласного пояска.

Только тогда Михаль понял, что необъяснимым образом оказался обманутым нантским шалопаем. Негодник, воспользовавшись полубезумным состоянием несчастного, лишил его денег, продал чужую лошадь и заманил в ловушку, из которой вряд ли теперь выбраться!..

Едва в голове Михаля успели пронестись эти мысли, ворвались слуги. Они окружили его и осторожно принялись подступать. Молодому человеку ничего иного не оставалось, как выскочить в распахнутое окно. Преодолев высоту в несколько футов, он бросился бежать. Ноги и сердце вновь привели его, обуянного отчаянием и тревогой, на набережную, где он успел заметить готовую к отплытию, груженную апельсинами, лодку.

За два су Михаль очутился на борту. Отдышавшись, он почти пришел в себя. Но его мысли по-прежнему были далеки от удивления, которое совершено естественно испытал бы любой другой на его месте. Молодой послушник даже не попытался припомнить подробности своей неудачи. Он был столь поглощен жаждой отыскать сестру, что за несколько часов потерял здравую способность рассуждать и действовать разумно, готовый верить всему, что хоть на дюйм приблизит его к цели, даже коварным шутникам и голодным оборванцам, шарящим повсюду в поисках доверчивых простачков, вроде него.

Некоторое время спустя, опомнившись, он огляделся и увидел, что лодка покинула пределы города. Заплатив еще несколько монет, он попросил причалить к берегу.

Но едва он ступил на илистую почву косы, как силы его покинули. В сознании промелькнула губительная мысль, что это – конец. Михаль доплелся до широкой ивы, пал ниц к ее корням у самого подножья высокого берега.

– Ох, Магдалена, Магдалена… где же ты? Ты сведешь меня с ума! – прошептал он и забылся полусном, полуобмороком.

Так проспав до середины ночи, он очнулся. Тишина была нарушена дикими воплями и лошадиным ржанием, доносившимся откуда-то сверху, с дороги. Михаль не сразу понял, что это не часть сна, не шум в голове после проклятого удара о столик. Среди невнятных голосов ясно отделялся от прочих женский крик – до боли знакомый голосок. Не медля ни секунды, он вскарабкался по высокому берегу и вслепую двинулся на зов. Ветер приносил отдельные слова. Спустя некоторое время Михаль обрел уверенность, что голос, который взывал о помощи, принадлежал Магдалене.

Немного привыкшие к темноте глаза различали вдали чьи-то очертания – не то дерущихся, не то удирающих. Спотыкаясь впотьмах о камни, падая и вновь поднимаясь, Михаль летел вперед, как вдруг нечто о четыре ноги выскочило, словно из-под земли, и с возгласом ужаса промчалось мимо него.

Не оставалось никаких сомнений – Магдалена восседала верхом на этом четырехпалом «нечто», но молодой человек едва успел понять это, как столь же неожиданно она исчезла в ночной мгле. Впервые пожалев, что остался без лошади, во власти надежды и внезапного счастья, свалившегося после стольких невзгод, поддался за ней.

Вместе с обретенной надеждой, Михаль обрел силы. Он шел, точно сомнамбула, и не было в ногах его усталости, как и не было мыслей в голове, кроме одной-единственной: «Еще несколько минут, и я увижу ее, еще несколько минут…»

Этот невыносимо тяжкий путь под холодным светом ночных звезд, а затем под жарким солнцем, эта бесконечная лента дороги, усеянная следами копыт и тонкими бороздками от колес, стала глубочайшей пропастью меж его прежним существованием и безумством, на которое оказалось способно его сердце – куда более крепкое, чем он думал. Он не искал слов в оправдание, он отдался власти перемен, что произошли с разумом, и более не помышлял проявлять сопротивление силам, захватившим сознание и дух тотчас, как Магдалена, Мадлен явилась в его жизнь. Не в час рождения! Он полюбил ту, что даровала эликсир самой жизни, ту, что была воплощением счастья и отрады, и заставила узреть истину. И раз уж она оказалась связанной с ним столь близким родством… что ж, так даже лучше, ибо нет более глубокого чувства, чем посеянного и взращенного на одной почве.