Эти мотивированные возможности переходят в мотивированные полагания грядущего, а значит, в ожидания, когда в переплетении мотивирующего и мотивированного на полюсе мотивирующих явлений протекают фактические изменения, которые, по мере осознания, требуют именно данного, соответствующего протекания [явлений] мотивированных. Действительно, поворачивая голову, я ожидаю изменений в модусе отображения вещи либо процесса.

Все это можно перенести и на тот случай, когда мы практикуем, в рядах воспоминания, внутреннюю редукцию на вещественном прошлом; т. е. мы можем направить наш взор не на прошлую вещь (das vergangene Ding), не на прошлую естественную действительность любого рода, а, скорее, на прошлое явление восприятия вещи, на все то, что к нему относится, в том числе на фон восприятия и на то, что он предлагает в случае с ощущением, содержанием явления, в случае с co — мнением и т. д. А уже отсюда — и на мотивационные взаимосвязи, которые вытекают из этих феноменологических данностей, данных в обращенном при — поминании (in der gewendeten Wiedererinnerung), на то, как переплетаются они с другими феноменологическими данностями, и, наконец, также на возможные мотивации и регламентации функционального типа, связующие одни изменения явления с другими.

Стало быть, таким образом мы обращаем всякий естественный опыт в феноменологический, таким образом извлекаем мы пользу из естественного полагания любого рода, не делая из него, однако, подкладки для каких бы то ни было суждений о природе. Очевидно, что одно дело — изучать природу, описывать и изучать каузальные изменения, происходящие с вещами, временную иерархию вещностей (Zeitordnungen von Dinglichkeiten), и совсем другое — оставить природу в покое и вместо нее описывать и изучать опытно — вещные акты в их имманентности: что кроется в них, как они взаимосвязаны, как они мотивируют друг друга и т. д., в особенности же как взаимосвязаны они с суждениями, чувствами, желаниями и т. д., как они мотивируют их, и все это — при последовательном выключении всякого суждения о бытии природы. Теперь вы, вероятно, понимаете, что значит сказать, что постигнутая опытным путем вещь является как таковая показателем некоей регламентации сознания как чистого сознания.

В частности, я мог бы, забегая вперед, упомянуть [здесь] о том, что, когда мы приписываем значимость акту опытного познания вещи, а значит, придерживаемся мнения, что закономерно будет утверждение, гласящее, что [эта] вещь существует, с этим [неразрывно] связана возможность убеждаться в существовании вещи во все новых и новых констатациях, ограничивающих и практически исключающих возможность небытия вещи, ее иллюзорности. В этом случае истинное существование вещи будет сигнализировать о вполне определенных и определенно ощущаемых взаимосвязях явлений одной и той же вещи и, возможно, о взаимосвязанных с ними мыслительных процессах, суждениях и обоснованиях суждений, точно так же, как несуществование будет сигнализировать о взаимосвязях сознания иного рода и, в свою очередь, описывающихся определенным образом; взаимосвязях, в которых полагание существования, как говорится, очевидным образом аннулируется или же обретает очевидность несуществования.

Естественно, всякое содержание наук позволяет преобразовать себя в феноменологическом направлении, точнее — позволяет рассматривать себя как показатель феноменологических взаимосвязей. Мы не строим теорий, не полагаем природы в теоретически обоснованной определенности; скорее, мы возвращаемся [назад] ко взаимосвязям суждения и обоснования, чьим содержанием — значением и содержанием — значимостью (dereń Bedeutungsgehalt und Geltungsgehalt) являются эти теории, и тогда мы выполняем феноменологическое обращение (Wendung) и рефлексию в[нутри] актов подобного теоретизирования и следуем за переплетениями сознания, стоящими к ним в чисто феноменологическом отношении.

Здесь, однако, нельзя обойтись без важного дополнения. Теоретическое содержание [какой — либо] науки, понятой как совокупное значимостное содержание (ais gesamter Geltungsgehalt) [этой] науки, и природа суть интерсубъективные единицы. Но в последней лекции мы не говорили еще об интерсубъективной взаимосвязи сознания и, соответственно, об опыте, протягивающемся от одного Я-сознания к другому.

Не означает ли феноменологическая редукция ограничения пределами чистого сознания, принадлежащего, в эмпирико — психологическом понимании, индивидуальному, эмпирическому Я, а именно Я моему, феноменолога? Прежде всего, чем характеризуется это чистое сознание, чистое сознание Я?

Эмпирическое Я обладает телом и, с другой стороны — очевидно, в совершенно ином смысле, — сознанием. Его сознанию принадлежит всякое сингулярное сознание в смысле cogitatio, которой оно обладает, которую оно переживает. Но составляет ли оно единицу при феноменологической редукции? Что же, нам уже приходилось говорить об одном потоке сознания; и в самом деле, единица феноменологического потока сознания и единица сознания, которая является исключительно сознанием одного — единственного Я в эмпирическом понимании или вычленяется из последнего при помощи феноменологической редукции, суть одно и то же.

Поразмыслим о следующем: всякая cogitatio — мы сформулировали это общее положение недавно — имеет свой темпорально упорядоченный фон. Ни одна из них не изолирована, любая из них представляет собою как бы нечто вымневаемое (Herausgemeintes) из окружения более или менее взаимосвязанных феноменологических дат (Daten). Вернее будет назвать их «дабилиями»; ибо лишь с помощью обращения мнящего взгляда[476] можно сделать из них подлинные даты, мнимости и данности (Gemeintheiten und Gegebenheiten). Это распространяется на любую cogitatio, которая приходит у нас к феноменологической данности, причем закономерно, независимо от того, будет ли эта данность данностью восприятия или же данностью какого — нибудь другого опыта. Итак, мы причисляем, разумеется, к одному феноменологическому Я, все, что подобный фон скрывает в себе по линии актуальности и одновременности (nach Gegenwart und Gleichzeitigkeit) в настоящем или же в направлении будущего или прошлого — точно таким же образом, как в эмпирическом постижении, все это принадлежит одному эмпирическому Я-сознанию. Впрочем, этот фон вполне может быть то ясным, то смутным, то может, по мере прояснения воспоминания, достигать порога ясности и определенности. То же касается и пред — поминания (Vorerinnerung), ожидания, которое, в общем, может оказаться весьма неопределенным. Абсолютно несомненно, однако, то, что такой временной ореол всегда налицо и должен быть налицо, и что, когда он не определен, его нельзя свободно и произвольно варьировать, но можно определить. Воспоминание может быть сколь угодно зыбким, пустым, лишенным какого бы то ни было наглядно схватываемого и анализируемого состава — ясное воспоминание возможно, причем такое, которое правомерно соотносится с [воспоминанием] неясным как проясняющее его и придающее определенность его содержанию — прошлому (ihren Vergangenheitsgehalt bestimmt gebende). Таким образом, здесь вновь налицо удивительная мотивационная взаимосвязь и правило сознания.

А как быть с тем случаем, когда мы имеем два воспоминания, каждое из которых обладает своим ореолом воспоминания, и в то же время никакая интуитивно — меморативная связка не опосредует содержания того и другого? Быть может, могут существовать изолированные воспоминания? Еще отчетливее: всякое воспоминание полагает (надлежащим образом редуцированное) сознание прошлого восприятия (ein vergangenes Wahrnehmungsbewusstsein) с ореолом временного, принадлежащего ему окружения, а значит, фрагмент более раннего потока сознания. Быть может, два положенных при помощи воспоминания потока сознания могут не иметь никакой взаимосвязи? Обязательно ли должны они встраиваться со своими временными фонами в единство одного, но совершенно не данного[477] потока сознания[478]? Может быть, нам не стоит ожидать, пока цепь ясного воспоминания действительно сведет оба [этих] воспоминания в единство? На этот вопрос один из законов сознания (а все это исключительно анализы и законы сущности) дает определенный и абсолютно очевидный ответ: любые два воспоминания, входящие в единство связывающей их актуальности сознания (Bewusstseinsgegenwart), смешаются в ней в единство воспоминания, т. е. [в единство] одного, пусть даже не заполненного интуитивно временного сознания, в котором воспоминаемое (das Erinnerte) одного воспоминания смыкается с воспоминаемым другого в еди ное воспоминание, в котором оба относятся к единому времени, а значит, с необходимостью доступны созерцанию как одновременные или следующие одно за другим, в смысле этого сознания единства. Может оказаться, что этот временной порядок сознается неопределенно, что в смысле этого временного сознания остается открытым вопрос, какое [из воспоминаемых] является более ранним, какое — более поздним или не являются ли они одновременными. Но тогда это неопределенность, таящая в себе определенность в смысле трех случаев [этой определенности], при единственном условии, что воспоминание можно вообще удержать как значимое (при этом необходимо отметить, что всякое воспоминание либо значимо, либо нет). Далее же из этого можно вывести, что тогда должна необходимо существовать «возможность» пробудить и пробежать, с ясностью и полнотой, ряд воспоминаний так, чтобы он связывал одно и другое воспоминание таким образом, каким действительно обеспечивается непрерывная временная взаимосвязь потока сознания. Естественно, это одна из мотивированных возможностей, которая, однако, не означает, что мы действительно располагаем этим рядом воспоминаний.