Напомним, что возвышенное должно быть местом относительной субъективной целесообразности, а это означает, что для его анализа запрещается обращаться к таким предметам опыта, которые несут целесообразность в их форме (внутреннюю субъективную целесообразность), а также к таким предметам, целесообразность которых заключена в их отношении к нашему рассудку (объективная целесообразность).[106] Действительно, как уже было отмечено, суждение возвышенного может быть объективировано только на бесформенном. Для этого чистого анализа возвышенного найти подходящий пример уже труднее, поэтому Кант замечает, что если эстетическое суждение должно быть чистым (не смешанным с каким — либо телеологическим суждением в качестве суждения разума) и должно служить примером, полностью соответствующим критике эстетического суждения, то следует обращаться не к возвышенному в произведениях искусства (например, к зданиям, колоннам и т. д.), где форму и величину определяет цель человека, не к природным вещам, понятие которых уже предполагает определенную цель (например, у животных, обладающих в природе определенным назначением), а к дикой природе (и здесь только поскольку она сама по себе привлекает или волнует действительной опасностью) лишь в той степени, в какой она обладает величиной.[107]Здесь сводятся воедино все нити анализа способности суждения возвышенного, которые до сих пор демонстрировались на несобственных примерах для возвышенного, ибо рассуждающий, выносящий суждение о дикой природе вообще, оказывается в особой ситуации, при которой способность нашего воображения (прежде функционировавшая) отказывает в работе. Представление дикой природы кажется нашему воображению достойным ответом на требование разума. Дикая природа выступает предельным представлением, на которое вообще способна наша «способность представлять» (наше воображение). Но выполнено ли этим требование разума?

Бесконечное как идея разума должно быть представлено эстетически, но не по той причине, что сам разум требует такого рода (эстетического) представления, а поскольку только одна способность в состоянии попытаться представить бесконечное, а именно способность воображения, которая со своей стороны чувственна. Человеческая способность воображения как способность к созерцанию является, согласно третьей «Критике», способностью чувственной. Поэтому воображение впадает в определенный конфликт с идеями разума, которые она призвана представить и которые со своей стороны сверхчувственны. Бесконечность как сверхчувственная идея разума есть, следовательно, то, приведение к созерцанию чего невозможно для нашей способности представлять (для воображения):

Наше воображение лишено возможности представить бесконечное в его тотальности. Ибо предпосылки чувственности разрушаются самим требованием тотальности.[108]

Представление пространства и времени как бы снимаются посредством идеи тотальности.[109] Это снятие пространственно — временных координат одновременно означает для воображения потерю понятийного (или категориального) модуса представления бесконечного в его тотальности, поскольку даже «в математическом определении посредством числовых понятий оно никогда не может мыслиться целиком».[110] Для соразмерного представления бесконечного требовалась бы такая способность, которая, оставаясь способной к созерцанию, отличалась бы своим сверхчувственным характером. Однако чистое интеллектуальное созерцание не было предусмотрено Кантом.

Из этого следует, что требуемое чувственное представление идеи бесконечного может быть только несоразмерным представлением.

Для прояснения этого несоразмерного чувственного представления при эстетическом суждении требуется такой особый феномен, который, несмотря на несоразмерность представить идею бесконечного, являлся бы все же носителем этой идеи в том смысле, что именно через несоизмеримость такого феномена в отношении наглядного представления идеи бесконечного сама попытка данного соизмерения обретала бы эстетический статус. Для Канта таким феноменом становится уже упомянутая «дикая природа», поскольку только на ее примере предлагается то, что чувственно дано и схватываемо нашим воображением, но как целое не соединимо им в одном акте созерцания. Природа, соответственно, выполняет условие для эстетического определения величины (как то, величина чего несравнима) и служит основанием для опыта возвышенного.

Следовательно, возвышенна природа в тех ее явлениях, созерцание которых заключает в себе идею ее бесконечности. Эго возможно лишь при несоразмерности даже величайшего стремления нашего воображения определить величину предмета.[111]

Нужно, однако, помнить, что возвышенное не есть качество феномена, но особое состояние субъекта при рефлектирующем суждении:

Из этого следует также, что истинную возвышенность надлежит искать только в душе того, кто выносит суждение, а не в объекте природы, суждение о котором вызывает эту настроенность.[112]

Соответственно, опыт возвышенного возможен только благодаря тому, что сверхчувственность идеи, проецируемой воображением на объект природы, доказывает нам, посредством всякий раз неудачной попытки такой чувственной проекции, сверхчувственный характер нашей души, т. е. ее субъективную целесообразность, которая никогда не может быть объективно выражена. Было бы это возможно, понятие возвышенного теряло бы свое значение.

Своеобразие возвышенного заключено в его трагическом генезисе, который происходит в душе рассуждающего. Поскольку только благодаря несостоятельности воображения и основанному на этой несостоятельности чувству неудовольствия душа рассуждающего, впадая в состояние непереносимого напряжения, становится способной к восприятию границ собственной чувственности. И именно на основании чувства неудовольствия от бессилия нашего воображения изобразить идеи разума субъект ощущает себя существом, превосходящим свои собственные чувственные масштабы, существом разумным. Эта возможность превышения собственных чувственных границ коренится, соответственно, в разуме, поскольку субъект, осознавая себя исключительным носителем этой сверхчувственной способности, «расширяет» свою душу, но не в познавательном, а в эстетическом аспекте, оценивает себя как носителя разума, тем самым испытывая абсолютное чувство удовольствия, которое и обозначается Кантом чувством возвышенного. Соответственно, возвышенная настроенность субъекта обозначает удовольствие от разыгрывающейся в его душе рефлексии по отношению к пределам своей чувственности. Иными словами, чувство возвышенного есть результат рефлексии субъекта относительно конечности его чувственности в отношении к безграничности его разума. В этом и усматривает Кант расширение души, служащее основой эстетического, а не познавательного суждения.

Само суждение остается при этом всегда лишь эстетическим, поскольку оно, не обладая в качестве основания определенным понятием объекта, представляет собой субъективную игру душевных способностей (воображения и разума) — даже посредством самого их контраста — как гармоническую. Ибо, так же как в суждении о прекрасном, воображение и рассудок посредством своего согласия создают субъективную целесообразность, воображение и разум создают ее здесь посредством противоречия друг другу, а именно возбуждают в нас чувство, что мы обладаем чистым самостоятельным разумом или способностью к определению величин; это превосходство может стать наглядным лишь в проявлении недостаточности той способности, которая в изображении величин (чувственно воспринимаемых предметов) сама безгранична.[113]