Этот «героический драп» от Станислава запомнился нам надолго. Уже после войны, вспоминая то время, когда мы «брали» Станислав, генерал Гиленков, шутя, говорил: «Видел я тебя, Петя, мельком, обгоняя твой дивизион, но уж не обессудь, был ты тогда похож на мокрую курицу».

Отступление — это стихия, которую не сразу удается переломить. И все же мы тогда остановились и, опомнившись, быстро заняли оборону километрах в десяти восточнее Станислава, а когда подвезли горючее и боеприпасы, готовы были сражаться хоть с самим чертом.

Фронтовая обстановка сложилась так, что Станислав брать нам не пришлось. Его освободили позже в ходе Львовско-Сандомирской наступательной операции части и соединения общевойсковой армии.

Если же говорить о боевых действиях 19-й механизированной бригады, то до подхода к Днестру свежих сил она узенькой цепочкой держала оборону вдоль реки на значительном расстоянии. Нашему 461-му артдивизиону Липатенков отвел участок километров десять и приказал стоять насмерть, но не пропустить врага. Я до сих пор с содроганием вспоминаю эту «оборону». Пусти немцы с десяток «тигров» или «пантер» в этом направлении, от нашего дивизиона ничего бы не осталось, кроме груды металла. Хорошо, что мне посочувствовал майор Гиленков, оставивший на свой страх и риск две установки РС, предупредив строго-настрого, чтобы я использовал снаряды только в крайнем случае, когда уж совсем станет невмоготу. Этот «резерв» находился в дивизионе семь суток. К счастью, немцы не полезли на нашем участке, а вскоре подошли общевойсковые части и нас отвели в тыл.

Тыл по понятиям того времени означал отвод войск от линии фронта на 10–15 километров. Военный совет фронта по-прежнему рассматривал 1-ю танковую армию как важную ударную силу и не спешил отводить ее на переформирование.

Когда я писал эти «Записки», то пришлось просмотреть в архиве ежедневные донесения Катукова в штаб фронта. Меня интересовало одно важное обстоятельство — как оценивало командование армии свою боеспособность? Уж очень она была хлипкой, если судить по нашей бригаде или артдивизиону. Оказывается, она еще держалась и могла отбивать атаки противника, который тоже выдыхался и стремился уйти к Висле, поближе к своим границам. Вот одно из таких донесений от 26 апреля 1944 года: «Противник с 8.00 силами до пехотной дивизии при поддержке 70–80 танков наступал в южном и юго-восточном направлении, пытаясь прорвать оборону наших войск и развить успех в общем направлении на Обертын. Все атаки противника успеха не имели. На отдельных участках фронта ценою больших потерь ему удалось вклиниться в нашу оборону. Особенно отмечается активность действий минометов. Авиация противника в течение дня в полосе армии не появлялась».![33]

С подходом стрелковых частей наш дивизион был размещен рядом с польским селом Петров, недалеко от Днестра. В боях мы не участвовали, но были в постоянной боевой готовности. По мере возможности общались с местным населением. Заместитель дивизиона по политчасти Саша Федоров одним из первых установил «дипломатические» отношения с местным ксендзом. Когда он успел это сделать, я не знал. Но как-то пригласил меня пообщаться со служителем католической церкви, по его словам, человеком довольно интересным, с которым он уже играл в шахматы и вел разговоры на мирские темы.

Судя по дому, в котором жил ксендз, и примыкавшими к нему постройками — конюшней, сараями с разной живностью, — приходу него был богатый. Едва мы постучали в дверь, как на пороге появилась молодая служанка, которая провела нас в большой зал со старинной мебелью и коврами. Из соседней комнаты вышел сам ксендз, типичный польский пан лет тридцати, с приятной улыбкой на устах и умными живыми глазами.

В столовой нам предложили вино и разнообразные закуски. Ксендз хорошо говорил по-русски, в процессе разговора выяснилось, что в международных вопросах он тоже неплохо разбирается, но ненавидит «швабов», немцев. О Гитлере говорил, как о главном виновнике несчастий народов многих стран, в том числе и польского. Из столовой мы снова перешли в зал, где Федоров стал играть с хозяином в шахматы, я же уселся в кожаное кресло и следил за их игрой. Ксендз после выпитого вина был словоохотлив, много рассказывал об учебе в духовной семинарии, затем о том, что дал обет безбрачия, чтобы посвятить всего себя божьим делам и не отвлекаться на мирские и семейные заботы. Я слушал эти признания и сам себе улыбался: «При такой симпатичной служанке, судя по всему, безбрачием тут и не пахнет».

Эта встреча с ксендзом запомнилась еще и потому, что через несколько дней село Петров немецкая авиация подвергла жестокой бомбардировке, хотя в нем не было ни одного советского солдата. Что стало с нашим ксендзом и его милой служанкой, мы не знали. Встретиться с ними больше не довелось: дивизион переместился на другое место. Очень хотелось, чтобы эти люди остались целыми и невредимыми.

На фронте еще продолжались ожесточенные бои, но обстановка к концу апреля 1944 года уже стала складываться в нашу пользу. К линии фронта подошли стрелковые и артиллерийские соединения и начали строить прочную оборону, авиация перебазировалась на ближние аэродромы, заметно улучшилось наше снабжение горючим, боеприпасами и продовольствием, в части стало прибывать новое пополнение.

25 апреля 1944 года — памятный день в истории 1-й танковой армии. Приказом наркома обороны СССР она была преобразована в гвардейскую. 2-я, 3-я и 4-я танковые армии уже были гвардейскими, но Сталин, видимо, первый номер держал для Катукова. Гвардейским частям и соединениям полагался полуторный денежный оклад. Правда, деньги на фронте все равно ничего не значили: где и что на них покупать? Как правило, мы их по аттестату пересылали родственникам. По этому поводу среди офицерского состава ходила такая шутка: гвардейцы получают полуторный оклад и возможность дважды умереть. Шутка родилась не случайно, потому что гвардейские части, особенно танковые, направлялись на самые опасные участки фронта.

Высокие армейские начальники — Катуков, Попель, Фролов и другие — приезжали в части и соединения, поздравляли нас со званием гвардейцев и выходом к Карпатам. Газета «Правда» тоже отметила успехи 1-й танковой армии:

«Переход через Прут и взятие Черновиц открыли перед наступающими новые широкие возможности. Прославленные пехотные полки, танковые части генералов Гетмана и Дремова, артиллерийские всесокрушающие колесницы гигантским прыжком очутились в предгорьях Карпат. Перед нами в синеватой, влекущей дымке лежали высокие, поросшие буком и темно-зеленой пихтой Карпаты. Там, в горных высотах, похожих на пирамиды, — бесчисленное множество долин и ущелий, по стремнинам которых, клокоча пеной, текут рожденные в теснинах Черемош, Серет и многие другие реки. На Карпаты вели узорчатые, прихотливо извивающиеся дороги и тропы. Через перевалы, зубчатые хребты, ущелья и лесные дебри они подходили к нашей юго-западной государственной границе, к горным постам и заставам, обозначавшим край родной земли. По этим горным дорогам, по еле заметным тропам и двинулись наступающие части Красной армии, повинуясь приказу Родины».[34]

Оказывается, что не только наша печать писала в эти дни об успехах 1-го Украинского фронта, но и различные агентства, например «Ассошиэйтед Пресс». А газета «Нью-Йорк Таймс» отмечала:

Приятно было читать такие отзывы о нашей армии и 1-м Украинском фронте, на котором мы воевали уже больше года. Теперь для нас, гвардейцев, наступили благоприятные дни — краткосрочный отдых. Все мы радовались жизни и весне. Природа проснулась окончательно, зазеленели луга, лесные поляны покрылись цветами, войдешь в лес — выходить не хочется.