Девять месяцев наша армия сражалась на украинской земле, мы освободили десятки городов и сотни сел. Население к нам относилось по-разному, но в большинстве случаев доброжелательно. Там, где война прошла стороной, села стояли нарядные, утопая в густых зеленых садах. Характерная особенность сельских домов — все они аккуратно выбеленные, двери и наличники окон обязательно расписывались красной или голубой краской, у ворот — стеклянные фонари. В горницах чисто. На полу — домотканые коврики ярких, сочных тонов. Преобладают все те же красные и голубые тона, только с различными оттенками. В каждой хате — причудливо разрисованный сундук, на котором аккуратной стопкой лежат домотканые коврики. Кровать тоже имеет свои особенности: к потолку тянутся мал-мала меньше пуховые подушки.

В сельских домах России 40-х годов в результате антирелигиозной политики советской власти иконы практически исчезли, лишь богомольные старушки придерживались прежних порядков, а здесь, в Западной Украине, икона с ликом Христа была в каждом доме. На стенах в застекленных рамках веером размещались фотографии хозяина и всех его родственников.

Если же обратить внимание на одежду украинца, она тоже отличалась от одежды россиянина. Мужчины, даже старики, носят расшитые сорочки-вышиванки, о женщинах или молодых девушках говорить не приходится, у них вся одежда расшита различными узорами — юбки, кофты и даже передники, на шее — монисто, по-украински — намысто. Одно всегда удручало — спросишь у хозяйки, где муж, отвечает, что ушел в соседнее село, а на самом деле — обретается в какой-нибудь националистической банде.

На отдых армия была переброшена северо-западнее города Дубно и разместилась в лесной местности вокруг сел Повча, Вовковый, Демидовка, Птичье, Верба, Остров, Рогозное. Наш артиллерийский дивизион стоял недалеко от села Баратин.

Здесь, в прикарпатских лесах, армия должна была пополниться техникой и людьми. Молодому пополнению предстояло пройти обучение, чтобы к установленному сроку быть готовым к боям. Армия готовилась к ведению боевых действий на территории Польши.

Артиллеристы начали обживать небольшой лес у Баратина, строили землянки, маскировали пушки и тягачи. Штаб я предложил Власенко разместить прямо в селе, а для себя подыскать подходящее жилье у селян. Командир по-прежнему предпочитал жить в своем фургоне, а я со своими помощниками Александрами — Семеновым и Федоровым — облюбовал добротный деревянный дом и направил туда ординарца Полеводина, чтобы договориться с хозяевами — могут ли они принять на постой трех советских офицеров.

Ординарец все уладил. Нас встретила молодая женщина лет двадцати пяти. Оказалось, что она русская, жена командира-пограничника. Муж погиб на погранзаставе еще в 1941 году, она с трудом добралась до Баратина и остановилась у своих знакомых. Во время оккупации выдавала себя за родственницу хозяев дома. Так и прожила три страшных года, не зная ничего о своих родственниках, проживающих в России. Появление Красной армии в селе было для нее полной неожиданностью. Она сразу ожила, у нее затеплилась надежда разыскать родных и близких, а в будущем, возможно, выехать в Россию. Теперь ее гостеприимство выплеснулось на нас. Она поставила на стол все, что можно было найти в кладовках и подвалах. Неподдельная радость светилась в ее глазах. Звали ее Анна, Анюта.

Пока мы стояли в Баратине, не знали никаких забот в бытовом плане. Внимание нашей благодетельницы так понравилось моему ординарцу Василию, что он изъявил желание пожить здесь до конца войны. А за ужином как-то намекнул:

— Хозяйка наша — довольно премилая дама!

Что имел в виду ординарец? Мы тогда с Сашей Семеновым не придали значения его словам, хотя и нам эта женщина тоже приглянулась.

Нам хотелось пожить в этом селе тихо, мирно, забыть о боевых действиях. Не получилось: постоянно беспокоили бандеровцы. Они угоняли машины, убивали наших солдат и офицеров, забирали их документы и уходили в схроны на Львовщине и Ровенщине. Нередко поступал приказ комбрига Липатенкова — выделить взвод или два солдат для прочесывания близлежащих лесов или хуторов. В ходе таких действий удавалось вылавливать бандеровцев, маскировавшихся под стариков и даже старух и проводивших разведку.

Неожиданно дивизион передислоцировался в село Хотын. Чем это было вызвано, до сих пор не знаю, возможно, вылазками бандеровцев. Мы быстро снялись со своих мест, повинуясь приказу. Жалко было расставаться с полюбившейся мне Анютой.

Сколько в Хотыне мы простоим, никто не знал, но мне вдруг захотелось увидеть свою хозяйку: я наскоро тогда простился с ней, сказав лишь несколько теплых слов. Стал продумывать, как и на чем съездить в Баратин? Машина исключалась. Велосипед! От Хотына до Баратина не больше пяти километров. Это расстояние можно покрыть за двадцать минут. За время моего отсутствия вряд ли что может произойти в дивизионе. Риск все же есть, размышлял я, но на фронте рискуешь постоянно. Можно рискнуть и еще разок!

Вызвал ординарца Василия, который уже не раз выручал меня из разных переделок, ввел его в курс дела, предупредил, чтобы никому — ни слова. Если же прозвучит тревога, пусть садится в машину и гонит в Баратин. Ординарец все понял.

Как только стало темнеть, проверил пистолет, взял пару гранат-лимонок для подстраховки, сел на трофейный велосипед и нажал на педали. Вскоре я уже стучался в окно Анюты. Она подумала, что нагрянули бандеровцы, но, открыв занавеску и увидев мою улыбающуюся физиономию, несказанно обрадовалась.

Всевышний вознаградил меня за этот сумасшедший поступок. Ночь пролетела как один час. Такое может быть только в двадцать лет. Очнулся от одурманивающей любви только под утро, когда стало светать. Что-то подсказывало мне — надо ехать. Расставание с моей возлюбленной было трогательным: оба понимали, что вряд ли увидимся когда-нибудь еще раз. Я расцеловал ее, прижал к своей груди, сел на велосипед и что есть мочи начал крутить педали.

Катил я в Хотын, не чуя под собою ног, словно знал, что в дивизионе обязательно должно что-то случиться. В таких ситуациях уже бывал не раз. И точно — новая передислокация. Въезжаю в село и вижу, как бегают солдаты, водители прогревают моторы машин, раздаются команды офицеров. Испуганный ординарец обрадовался моему появлению, он уже собирался ехать за мной, как было заранее условлено. В общем, все кончилось благополучно. Власенко не заметил моего отсутствия, и я быстро включился в боевую жизнь дивизиона. Но дал себе зарок в такие авантюры больше никогда не пускаться.

Об этой моей проделке знали только ординарец и Саша Семенов, которому я проболтался при переезде на новое место базирования. Боевой зам на мои донжуанские похождения отреагировал по-дружески, но строго:

— Залетишь ты, Петр Михайлович, когда-нибудь, как пить дать залетишь. Накажут, и поделом!

Упрек справедливый, и я воспринял его без возражений, даже пообещал, что теперь — ни ногой из дивизиона без разрешения Власенко.

Семенов только улыбнулся. Когда машина вышла на ровную дорогу, он, повернувшись ко мне, продекламировал несколько забавных строк:

Намек я понял и тут же спросил:

— Это еще откуда?

— Фронтовые газеты надо читать, а не бегать по бабам.

— Резонно, — согласился я. — И все-таки, кто это написал про Анюту?

— Лев Кассиль.

Мы тогда долго смеялись — и над стихами, и над моими ночными приключениями. И все-таки я был рад, что не обошла меня фронтовая любовь. Есть что вспомнить!..

Мы ехали по Приднестровью. Семенов из кабины любовался местным пейзажем, я больше не докучал ему своими разговорами. Меня почему-то потянуло на исторический экскурс в эти земли. Что я знал о них? Практически ничего. Правда, вспомнил, что еще в Первую мировую войну русский генерал Брусилов, командующий Юго-Западным фронтом, осуществил здесь свой знаменитый прорыв. В мае 1916 года его войска перешли Днестр, основательно потрепали австро-германские войска и заняли Львов. Тогда русские били войска кайзера, спустя двадцать восемь лет мы бьем войска Гитлера. История повторяется.