Я еще раз убедился, что бездарей и хапуг в нашей армии хоть пруд пруди. Они занимают определенные должности, иногда очень высокие, и… воруют. Одни — открыто, нагло, другие — втихую. Страшно еще и то, что они имеют высоких покровителей.

«Неуважение» к начальству Зотов мне, конечно, припомнил. И даже очень скоро. За Житомирско-Бердичевскую операцию Власенко представил меня к ордену Отечественной войны. Наградные документы проходили через начальника артиллерии Зотова.

Как-то звонит заместитель начальника штаба бригады капитан Самойлов и спрашивает:

— Чем ты, Демидов, досадил «ефрейтору Зотову»?

— А в чем дело?

И Самойлов рассказал:

— Понимаешь, сегодня зашел ко мне в штаб наш шеф и потребовал списки награжденных на ваш дивизион. Нашел в папке твой наградной лист и, ничего не объяснив, тут же его разорвал.

Я нисколько не удивился поступку самодура Зотова и поведал заместителю начальника штаба о дурацком инциденте с пистолетом.

Горяч и самолюбив был я в молодости, за что и страдал не один раз. Борцом за правду себя не считал, но перед собой и Богом был чист.

К концу марта 1944 года все части армии переправились на западный берег Днестра и закрепились на плацдарме, ширина которого составляла 70 километров, глубина — 20. С этого плацдарма и развивалось дальнейшее наступление.

Занятие городов Коломыи и Черновцов стало важным этапом на пути к государственной границе. В боях за Коломыю отличился молодой командир танкового батальона капитан Бочковский, которого мы частенько поддерживали своим огнем. Дважды комбату пришлось штурмовать город. Только со второй атаки немцев удалось выбить из Коломыи, и они отошли к Делятину и Яремче. В приказе Верховного Главнокомандующего по случаю взятия Коломыи, наряду с именами генерала Дремова и полковника Горелова, названо было и имя капитана Бочковского. Случай уникальный для командира батальона. Обычно в сталинских приказах фигурировали имена лишь командиров бригад, дивизий, армий.

Еще сложнее складывалась обстановка под Станиславом. Стремясь задержать продвижение 1-й танковой армии к Карпатам, немцы сосредоточили здесь крупные силы своих войск. Чтобы взять город, 8-му мехкорпусу пришлось изрядно попотеть — его брали с трех сторон. 19-я бригада наступала с востока.

Механизированные бригады начали движение из местечка Городенка. Поначалу наступление развивалось успешно, немцы оставили Тлумач и Тысменницу, дальше все пошло не так, как планировалось: 1-я танковая бригада встретила упорное сопротивление венгерского армейского корпуса.

У Станислава, только с южной стороны, пришлось и нашему дивизиону столкнуться с венграми. Танки ушли вперед, а мы задержались в каком-то селе, угодив под артобстрел. Когда колонна повернула к центру деревни, венгерское орудие открыло огонь. Нам повезло: все снаряды прошли мимо. Зато наши батарейцы, развернувшись, с первого же выстрела накрыли венгерский расчет. Венгерские артиллеристы открыли огонь, видимо, со страху. При виде того, что вермахту приходит конец, в венгерской армии началось брожение, солдаты не желали больше воевать против Советского Союза. Вполне понятно, что немцы перестали им доверять, и многие венгерские части несли в основном караульную службу. Но когда Красная армия подошла к Днестру, венгров бросили на передовую.

После залпа моих батарейцев от венгерского расчета в живых осталось трое — два солдата и командир огневого взвода, офицер, которого обнаружили в яме метров за пятнадцать от разбитого орудия. Держа пистолет наизготовку, я приказал офицеру встать. Он медленно встал и поднял руки. Передо мной стоял молодой парень, вроде меня, с испуганным лицом, без пилотки, с растрепанными волосами. Руки мелко дрожали, его бил озноб. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Венгр не выдержал моего взгляда и отвернулся. Что думал он в эту минуту? Наверно, гадал: убью я его или нет? Что стоит этому длинному офицеру нажать на курок пистолета, и все кончится?

Моя улыбающаяся физиономия успокоила его. Я вытащил у офицера из кобуры пистолет и положил себе в карман. Пленному приказал опустить руки.

В разных концах села солдаты собрали около 80-и пленных. В эту же группу определили и офицера-артиллериста. Выделять своих солдат для сопровождения пленных в тыл я не стал: каждый человек в дивизионе был на счету. Написал записку тыловым службам, чтобы приняли пленных венгров в таком-то количестве. Записку вручил назначенному мною из этой группы «старшему» и скомандовал: «Шагом марш!»

В 1944 году пленных уже было столько, что их некуда было девать. Передовым частям с ними возиться не хотелось, вот и отправляли их с такими записками в наш тыл, и они благополучно доходили до сборных пунктов.

В боях под Станиславом 19-я мехбригада с запозданием начала атаку. Наш дивизион шел следом за 67-м танковым полком. Танки начали перестраиваться в боевой порядок и пошли по целине. Несколько машин сразу же подорвалось на минах. Наши машины, разумеется, по целине идти не могли. Можно застрять в грязи или подорваться на минах. Мы с Власенко стояли на дороге и обдумывали — что делать дальше? Разумнее всего — подождать саперов, а время поджимает. Вдруг подкатывает на «виллисе» командир корпуса Дремов. Останавливается, подходит к нам. В руках палка. С ходу набрасывается на Власенко: «Почему не в Станиславе?» Я не стал ждать своей очереди, чтобы получить взбучку, быстренько юркнул в кабину вездехода, водителем которого был по совместительству (у меня до сих пор не было шофера). Включив мотор, сделал вид, что мы едва ли не на всех парах мчимся в бой, тем самым стараясь не дать возможности раздраженному комкору пустить в ход свою палку.

Власенко потом говорил, что впервые видел в такой ярости Дремова, совершенно потерявшего над собой контроль.

Садясь в машину, он еще раз гаркнул: «Немедленно быть в городе, иначе шкуру спущу!»

К счастью, подошли саперы и разминировали дорогу, но двигаться вперед нам по ней не пришлось. Фашисты сумели быстро подтянуть большое количество танков и авиацию, сходу атаковали Станислав и выбили наши войска из города, в том числе и 67-й танковый полк, механизированные и стрелковые части. Вскоре на дороге перемешались все рода войск, поспешно отступающие в тыл. Нам тоже ничего не оставалось делать, как влиться в общий поток.

Тут как назло появилась вражеская авиация. Всякий раз, когда «мессершмитты» пролетали над колонной, мы, бросив машины, ныряли под насыпь железной дороги, которая шла параллельно шоссе. Изрядно выкупавшись в талой воде, промокнув до нитки, продолжали движение — кто на машинах, а кто и «пехом», пытаясь согреться после холодной купели.

За артиллерийским дивизионом отступал минбат капитана Атлякова, на большой скорости промчался 405-й отдельный дивизион PC «катюш» майора Юрия Гиленкова. Мой друг, высунувшись из машины, что-то прокричал и помахал рукой, и зачехленные брезентом установки мгновенно скрылись с глаз. Вот тут я почувствовал преимущество хорошей техники — РСы стояли на мощных «студебеккерах», для которых любые дороги были нипочем.

Откуда ни возьмись появился командир 67-го танкового полка подполковник Барштейн, пытавшийся остановить отступающих и положить всех в цепь. Странно было видеть, как он палил из пистолета, даже ранил старшину из батальона Атлякова, но драп все равно продолжался. Так мы отмахали, наверно, километров десять. Фашистских «тигров» и «пантер» больше не было видно, не показывалась и авиация. Вот тут решено было немного перевести дух. С утра батарейцы ничего не ели, а когда появилась кухня, все дружно взялись за котелки.

Принесли и нам с Власенко горячую пищу. Василий Прокофьевич поставил на стол бутылку водки, налил целый стакан и приказал: «Пей!» Я стал возражать, но он настоятельно потребовал: «Мне нужен здоровый начальник штаба. Водка пойдет на пользу!»

Мы поели, я переоделся в сухое обмундирование и тут же заснул. Проснувшись через несколько часов, готов был хоть наступать, хоть отступать, даже кашля не было. Водка, наверно, мне здорово помогла.