Погода, вне всякого сомнения, не позволяла развивать более высокие темпы наступления, тем не менее 8-й мехкорпус уверенно двигался вперед. Освобождены Гримайлов, Теребовля, Хоростков, Копычинцы, 23 марта занят районный центр Чертков. Здесь была тыловая база снабжения немцев. Еще усилие, и перед нами открывался путь к Днестру. Катуков торопил войска, чтобы захватить на реке переправы, а затем — и плацдарм на западном берегу.

24 марта передовые части армии вышли к Днестру. Река эта широкая, до 200 метров, бурная и полноводная, от растаявшего снега она кое-где вышла из берегов. Над ней постоянно стоял туман. Когда пробивались солнечные лучи, над ней, насколько мог охватить глаз, виднелись горы, покрытые белыми шапками — не то снег, не то меловые отложения. Это Карпаты — цель нашего наступления.

Из-за распутицы отстали понтонные части, а время не ждет. Командование приняло решение форсировать реку, только что освободившуюся ото льда, на подручных средствах. Что это значит? Подручными средствами могло быть все, что держится на воде, — лодки, баркасы, самодельные плоты, катера, железные бочки. Переправа намечалась в двух местах — Залещиках и Устечко.

Пехота начала переправляться, даже несмотря на бомбардировки и артиллерийские обстрелы, но танк в лодку не поставишь. Дело пошло значительно быстрее после того, как разведчик Владимир Подгорбунский угнал у немцев понтоны и на танках притащил их к переправе. Пехота на противоположном берегу заняла плацдарм, а к этому времени подошли и армейские понтонные части. По понтонному мосту двинулись танковые и артиллерийские подразделения, которые с ходу вступали в бой.

Пока главные силы армии расширяли плацдарм, наша бригада прикрывала правый фланг и тыл корпуса. 24 марта разведгруппа Подгорбунского внезапным ударом разгромила вражеский гарнизон и захватила небольшой городок Бучач. Удержать его в своих руках разведчики не могли и сразу же запросили помощи. Комбриг Липатенков направил туда наш дивизион, который находился в районе Черткова.

В мою походную машину торопливо сел капитан Власенко и сказал:

— Нам приказано передислоцироваться, причем как можно быстрее, в городок Бучач. Так что, Петя, строй колонну, будем двигаться, а то неровен час, нагрянет Дремов и устроит нам с тобой выволочку, если замешкаемся.

Честно сказать, комкора мы боялись, как огня, поэтому любой его приказ старались выполнить как можно быстрее.

Когда колонна подходила к Бучачу, из городка на фронт двигался 67-й танковый полк нашей бригады. Мы остановились, уступая дорогу танкистам, невольно залюбовались походной картиной: величественно и уверенно, покачиваясь на неровностях дороги, «плыли» сухопутные броненосцы. Командиры машин и башнеры в шлемах и комбинезонах, высунувшись по пояс из люков, чем-то напоминали сказочных героев, отправлявшихся совершать подвиги. В сущности, они и были таковыми, так как подвиги совершали ежедневно и ежечасно. Неизвестно, кто из этих бравых ребят вернется домой живым. Пофыркивая двигателями и гремя траками гусениц, грозные машины уходили в туманную даль.

Мы же быстро заняли городок, в котором недавно стояли тыловые части гитлеровцев. Здесь размещались различные склады, ремонтные мастерские, пекарни. Атака наших разведчиков была столь стремительной и неожиданной (они, что называется, свалились немцам, как снег на голову), что обороняться уже было бесполезно.

На улице показалась колонна пленных. Их было человек сто. Колонну вели всего четверо солдат с автоматами и винтовками. Местные жители, в основном молодые женщины, которых мы называли паненками, с жалостью смотрели на немцев. Они шли рядом и переговаривались со своими знакомыми. Меня это насторожило.

— Смотри-ка, Василий Прокофьевич, — заметил я Власенко, — эти дамы, наверно, давно якшаются с фрицами. Чего доброго еще устроят какую-нибудь провокацию…

Не успел я закончить фразу, как один из немцев выскочил из колонны и бросился бежать через огороды к лесу. Крики конвоиров не остановили его, он продолжал бежать. Один из солдат, присев на колено, щелкнул затвором и спустил курок. Осечка. Тут мои батарейцы, видя, что немец может удрать в лес, как с ума посходили, бросились за беглецом, открыли огонь из автоматов и карабинов. Пленный упал. К нему подбежали солдаты и начали несчастного пинать ногами и бить прикладами. Я подбежал к толпе и что было мочи закричал: «Назад! Это же садизм!» Солдаты остановились. Толпа как бы очнулась от наваждения, медленно приходя в себя, затем, отводя глаза, солдаты стали потихоньку расходиться. Вот что может сделать ненависть к врагу! За считанные минуты мои солдаты превратили немца в кровавое месиво. Он уже не жилец на этом свете, и, чтобы прекратить его мучения, я несколько раз выстрелил в это большое и грузное тело. Немец затих.

Эта неприятная картина не давала мне покоя, хотя я и понимал: это тоже война. Лежа на топчане своей походной машины, я пытался осмыслить суть довольно неприятного инцидента, который даже не смог предотвратить. Неожиданно до моих ушей в приоткрытую дверь стала доноситься музыка. Кто-то играл на фортепьяно. Наваждение какое-то!

Меня невольно потянуло к музыке. Но откуда она? Наши штабные машины стояли недалеко от большого красивого дома. Я понял: именно в нем кто-то стал музицировать в довольно неподходящее время. Ведь после боя прошло всего несколько часов. Все это было необычным и удивительным.

Войдя в дом, я увидел своих солдат, слушавших игру прекрасной польки. Что играла эта красавица, вряд ли кто понимал, но душой и умом мы чувствовали всю прелесть музыкального произведения. Увидев офицера, пани привстала, приятно улыбнувшись, раскланялась. Появились еще две польки постарше, о чем-то переговорили между собой и предложили мне сесть. Одна из них на украинском языке объяснила, что таким импровизированным концертом они решили приветствовать доблестных русских солдат.

Концертное представление продолжалось, и солдаты, увидев, что полячки все внимание сосредоточили на моей особе, нехотя покинули дом, а я стал гостем этой польской семьи. Мне предложили чай, за столом мы говорили о войне, о трудностях военной жизни. Я понял, что мои хозяйки уже знали об инциденте с немецким солдатом и поэтому стали спрашивать, что будет с остальными пленными. Обрадовать этих пани я ничем не мог, объяснил только, что их отправят в тыл и их судьбу будут решать соответствующие советские органы. Интерес полячек к пленным был связан не с гуманными соображениями, а скорее с личными. Их мужья на войне, а милые дамы тем временем крутили любовь с немецкими оккупантами.

Простояли мы в Бучаче недолго, всего несколько дней, и снова оказались в гуще военных событий, принимая участие в расширении плацдарма в районе Устечко. Пушки свои перетаскивали уже по наведенным саперами мостам, за нами шли тыловые части — снабженцы, ремонтники, медсанбаты.

Наша бригада сосредоточилась в районе местечка Городенка, а артиллерийский дивизион получил возможность остановиться на короткий отдых в селе Герасимово, куда снабженцы должны были подвезти горючее и боеприпасы. Основные силы корпуса нацеливались для удара по Коломыи и Станиславу.

Неожиданно в дивизион пожаловал начальник артиллерии бригады майор Зотов, личность довольно одиозная, бездарь и хам, которого все офицеры за глаза называли «ефрейтор Зотов». Как уживался с ним полковник Липатенков, грамотный и интеллигентный командир, просто уму непостижимо. Он появился в штабе в тот момент, когда я чистил немецкий пистолет «вальтер», подаренный мне ординарцем Василием. Где и когда он его раздобыл, в такие тонкости я не вдавался, скорее всего в каком-то бою. «Вальтер» Зотову так понравился, что он потребовал отдать ему пистолет. Причем сделал это таким грубым тоном, что меня просто взорвало. Сдерживая гнев (начальство все же передо мной), я попытался объяснить майору, что пистолет мне подарили, а подарки не передаривают. После небольшой перебранки Зотов, зло сверкнув глазами, дал понять, что этот случай он мне еще припомнит. Хлопнув дверцей машины, «ефрейтор» удалился не солоно хлебавши, но командиру дивизиона об этом инциденте ничего не сказал.