Пришла пора и моей батарее вступать в бой. Позвонил Мироненко. Он сообщил, что потесненный противник, собравшись с силами, наращивает удары, наступление 49-й танковой бригады приостановилось. Немцы стали бить из дальнобойной артиллерии.
Моя батарея стояла в низине между балками, а наблюдательный пункт — на небольшой высоте, позади обороняющихся стрелковых батальонов. С НП хорошо было видно, как тают облака воздушных разрывов. Артобстрел длился минут пятнадцать, затем показались немецкие танки, за которыми цепью шла пехота.
В бой вступил весь артдивизион. Рядом с моей батареей открыл огонь из минометов капитан Атляков. Он бил по немецкой пехоте, моя задача была — выбивать танки. Весело тявкали мои родные 76-миллиметровые пушечки. Беглым огнем удалось поджечь несколько вражеских машин, остальные отступили.
И все же, несмотря на плотный огонь, немецкая пехота лезла напролом. Вне всякого сомнения — психическая атака! Мне уже не раз приходилось видеть, как накаченные шнапсом немецкие вояки шли в атаку, словно манекены. Такая атака рассчитана была на наше устрашение. Только на моих батарейцев она не действовала, они работали в обычном режиме.
Бой то затихал, то возобновлялся снова. У немцев оказалось достаточно резервов, и они все прибывали и прибывали на передовую. Мы несли большие потери. У Катукова оставалась в резерве лишь одна 69-я танковая бригада, которой он затыкал образовавшиеся бреши то в одном, то в другом месте. Штаб фронта требовал любой ценой закрепиться на Сухой Верейке, пока из Касторной не подошли новые танковые силы немцев.
Два дня подряд наш отдельный 461-й артиллерийский дивизион не покидал позиций, два дня на Сухой Верейке не смолкала канонада. Были моменты, когда батарея стреляла с такой интенсивностью, что докрасна накалялись стволы пушек. Я опасался: еще часок-другой такой стрельбы, и пушки начнут разваливаться на куски. Некогда было даже пообедать. Бойцы, засунув в рот сухарь и глотнув воды из фляги, снова брались за дело.
Стояла жаркая июльская погода, солнце нещадно жгло землю, расчеты изнемогали от жары и усталости. В ходе боев много раз приходилось менять огневую позицию и наблюдательный пункт. Продолжая стрелять, я все время думал: «Когда же закончится эта чертова «карусель»?» На наблюдательном пункте шла напряженная работа. Сюда стекалась вся информация о противнике. Я определил наиболее важные цели и отдал команду на их поражение. Вот уже уничтожено несколько немецких танков, противотанковых орудий и ДОТов, а сколько полегло немецких солдат от нашей шрапнели — не счесть, а бой все не утихает.
На одном из участков нашей обороны немцы, оттеснив мотострелков, полезли на высоту, на которой размещался мой наблюдательный пункт. В бой вступил огневой взвод. Я уже готов был отдать команду свернуть НП и переместиться на другое место, как пришло подкрепление. К высоте стремительно подлетели боевые машины РС («катюши»). В одно мгновение они развернулись и всем дивизионом дали залп по наступающей немецкой пехоте. Более сотни мин с раздирающим душу воем пронеслись над нашими головами, и сразу же на склонах холмов встали клубы дыма и языки пламени. Там все горело. Сотни фашистов остались на почерневшей земле, а среди тех, кто еще уцелел, возникло замешательство. Этим воспользовалась танкисты. Из укрытий они вывели свои боевые машины и атаковали врага. Видимо, Катуков следил за ходом сражения и, чтобы переломить ситуацию, бросил в бой реактивную артиллерию. С наблюдательного пункта хорошо было видно, как танки развернулись в боевой порядок и, стреляя на ходу, двинулись в контратаку.
Противник упорно сопротивлялся. Далеко в степи слышалось лязганье танковых гусениц и рев моторов, в воздухе пахло порохом и гарью отработанного бензина и солярки. С земли поднимались черные столбы дыма горевших танков. Еще рвались снаряды, но уже чувствовалось, что бой теряет силу, а к вечеру он совсем затих.
Прожит еще один день войны — 26 июля 1942 года. Это был тяжелый день. Я потом участвовал во многих боях, но июльские бои на Дону запомнились особенно ярко. Мы тогда наступали и отступали, дрались в полуокружении и окружении. Спустя много лет, просматривая оперативные сводки и отчеты о боевых действиях 1-го танкового корпуса, я сделал выписку из документа: «Бригады корпуса с остатками 193-й стрелковой дивизии продолжали в полуокружении отбивать яростные атаки танков и пехоты противника с севера, запада и юга».[9]
Промелькнула и еще важная для меня информация о том, что «против группы Катукова в районе Большой Верейки, Павлово, Ломово и Нижней Верейки действовала венгерская танковая дивизия (230 танков), которая поддерживала немецкую пехоту».[10]
Силы, конечно, была неравные, поэтому в ночь с 26 на 27 июля Катуков принял решение отвести свои части на рубеж западнее села Крещенки, оставив для прикрытия мотострелковый батальон.
Отступление — еще не поражение. Отвод войск, решение, по сути, верное, да и другого выхода у комкора не было: уж слишком напирал противник, особенно беспокоила нас немецкая авиация. Только в течение одного дня, 25 июля, самолеты 14 раз бомбили наши позиции, в том числе и штаб корпуса, располагавшийся в селе Суриково.
Познакомившись с оперативными сводками, а также приказами, которые отдавались тогда командованием фронта, армий, которым подчинялась группа Катукова, я обратил внимание на выводы, связанные с июльскими боями 1942 года. Выводы, сделанные в штабе корпуса, были, прямо скажем, неутешительные:
«1. Наступательная операция была проведена в короткое время, в течение одного дня — 24.07.42. В результате чего командиры батальонов не имели возможности познакомиться с организованной обороной противника, не сумели изучить характер местности, познакомиться с командирами танковых и артиллерийских подразделений.
2. Письменный приказ о наступлении поступил в штабы только к вечеру 20.07.42, поэтому на организационную работу — подготовка к наступлению, уточнение вопросов взаимодействия штабов — корпуса, бригад, батальонов и рот — оставалась только одна ночь.
3. Стрелковым частям не был уточнен передний край обороны противника. Считалось, что по линии ряда высот — северной окраины Большой Вершины — проходит боевое охранение противника, поэтому артиллерийская и авиационная подготовка была проведена в районе Гремячье, Большая Трещевка, Лебяжье, Казерья. Основные огневые точки противника оказались на переднем крае, они ожили при наступлении наших танков и пехоты.
4. Танки и пехота в отдельных случаях оказывались без артиллерийской поддержки.
5. Авиация противника в течение всей операции господствовала в воздухе, безнаказанно бомбила наши боевые порядки и командные пункты, нарушая управление боем.
6. Стрелковые дивизии не подготовили условия для прорыва. Корпус сам прорывал брешь в обороне противника в районе р. Сухая Верейка — Лебяжье, вынужден был уничтожать огневые средства противника, разминировать проходы и наводить переправы, неся огромные потери. Стрелковые дивизии оказывали слабую поддержку корпусу.
7. Переправившиеся через Сухую Верейку части 1-го и 2-го танковых корпусов не были поддержаны другими соединениями, упущен момент, и противник, перехватив инициативу, сам перешел в контрнаступление.
8. Части 7-го и 11-го танковых корпусов, находившиеся в резерве командования фронта, совершенно для активных действий не были использованы. Их роль при прорыве сводилась лишь к тому, чтобы задержать продвижение противника на север. Они не оказали никакой поддержки 1-му танковому корпусу и 195-й стрелковой дивизии.
В результате невыполнения задач стрелковыми дивизиями, самостоятельного прорыва танками переднего края противника, темп наступления был замедлен. Противник, закрепившись на новых рубежах, подтянул резервы, нащупал слабые места в обороне 284-й и 340-й стрелковых дивизий, нанес решительный удар во фланг ударной группировке, создал угрозу окружения вклинившимся нашим частям. — Парирование контрудара было организовано поздно, а резервы ударной группы уже были задействованы в боях».[11]
