В военное время не давали год или два, отматывали на всю катушку. Так и попал Пампейн на батарею. Воевал отлично, с него сняли судимость, присвоили звание сержанта, первого на нашей батарее наградили орденом Отечественной войны.

Если Богатырева и Пампейна судил трибунал, то остальных восемь человек — уголовный суд. Это были хулиганы, воры, бандиты. Когда началась война, эти заключенные одни из первых подали заявления в ЦИК СССР с просьбой направить их на фронт. Что толкнуло их на такой шаг? Свое поведение они объясняли просто, не вдаваясь в тонкости политики, — враг напал на нашу землю, и мы обязаны ее защищать. Тюрьма — не рай, фронт — не дом отдыха, но если удастся искупить вину перед своим народом, это — шанс стать полноправным гражданином.

Среди этой восьмерки лидером, безусловно, был некий Коваленко. Не помню уже, в какой колонии он отбывал срок и за что, но это был спокойный, уравновешенный человек и, надо сказать, неглупый. Я его назначил командиром расчета 4-го орудия. Претензий у меня к нему не было, воевал солдат исправно, но прошлое в нем нет-нет да я проявлялось.

К этой же «компании» принадлежал и бывший уркаган Волошин. Попав на батарею, сам попросился в разведку, видимо, в силу своего характера — любил острые ощущения. Надо сказать, разведчиком оказался толковым, информацию приносил всегда достоверную, при этом всегда проявлял храбрость. Был он общителен с другими бойцами, мне же много рассказывал о тюремных обычаях и порядках. В среде заключенных, оказывается, существовала жесткая иерархия — начальники и подчиненные. Власть лидера всегда была выше власти лагерного начальства. Признавалась власть сильного, то есть власть кулака.

Последний год «за хорошее поведение» в колонии Волошин был расконвоирован, то есть свободно перемещался по зоне. Его даже назначили в команду по обслуживанию членов семей «изменников Родины» (ЧСИР). Это были родственники репрессированных и расстрелянных известных советских государственных и партийных деятелей, а также командиров Красной армии. Он часто общался с женой маршала Тухачевского Ниной Евгеньевной, приносил ей в барак воду и дрова. Больно было смотреть на страдания этой сорокалетней статной и красивой женщины, еще не совсем сломленной тюрьмами и ссылками.

Вот такой «контингент» был в составе моей батареи на Брянском фронте. Расчет 4-го орудия в офицерской среде иногда даже называли «бандитским расчетом», с чем, конечно, я не был согласен и, как мог, защищал своих батарейцев.

Бои на Брянском фронте были тяжелыми и кровопролитными. Мы теряли людей и технику, пополнялись и снова шли в бой. Вот архивные данные о потерях корпуса только со 2 по 10 июля 1942 года: части и соединения оставили на поле боя 56 танков, среди которых КВ — 11, Т-34-26, других типов — 19.

Понес потери и противник: танков — 51, бронемашин — 5, пушек — 118, ПТО — 81, минометов — 56, станковых пулеметов — 52, ручных пулеметов — 42, автомашин — 59, тягачей — 5, самолетов — 2, сбит аэростат с наблюдателем, убито свыше 10 тыс. солдат и офицеров.[6]

В этом донесении штаба корпуса в Военный совет Брянского фронта есть и частичка труда нашего дивизиона и нашей батареи. Не зря же о нас писали: «Личный состав частей не жалеет сил и жизни, героически сражается с врагом, не уступая ему ни метра своих позиций, нанося большие потери противнику в живой силе и технике».[7]

В середине июля 1942 года мотострелковая бригада вела бой на рубеже Ломигоры — Большая Ивановка. От непрерывных боев бойцы страшно устали. Это чувствовалось по их поведению. Хорошо, что скоро Ставка вывела корпус на непродолжительный отдых: не знаю, как бы мои батарейцы воевали дальше. Все имеет свои пределы, в том числе и человеческие возможности.

По корпусу отдается приказ: сдать свои позиции 15-й и 134-й стрелковым дивизиям, принять матчасть у 16-го танкового корпуса и переместиться северо-западнее Воронежа, где занять позицию от села Сухая Верейка до правого берега Дона. Пройдя своим ходом по тылам 13-й армии, корпус разместился в указанном районе, фактически оставаясь в подчинении Брянского фронта, хотя в это время был уже образован Воронежский фронт.

Танковые и мотострелковые части были расквартированы в селах Каменка, Килово, Большая Верейка, Муравьевка, Суриково, Озерки. Нам предстояло провести техосмотр материальной части и сделать ремонт. На все это было отпущено совсем немного времени.

Мои батарейцы рады были смыть с себя грязь и пороховую гарь, накопившуюся на телах за столько дней боев. Они плескались у колодцев, как малые дети, брились, стирали белье. К постирушке подключались и сердобольные деревенские женщины, мужья и сыновья которых тоже были на фронте. Батарея напоминала не воинское подразделение, а скорее цыганский табор. Но все это в порядке вещей, бойцы должны и помыться, и отдохнуть, и пообщаться с местным населением.

Фронтовой отдых, как правило, бывает коротким. На совещании в штабе дивизиона Вересов ориентировал всех командиров на то, что в ближайшее время бои возобновятся. На этот раз нам будут противостоять немецкие дивизии из группы армий «Вейхс», которые стремятся переправиться через Дон. Драка предстоит серьезная.

Вскоре корпус получил приказ фронта — «действовать на участке 340-й и 193-й стрелковых дивизий, при выходе стрелковых частей на тактическую глубину обороны противника войти в прорыв на фронте сел Хрущево, Лебяжье, уничтожить артиллерию, резервы и штабы противника, овладеть районом Руда, Сомово, Гремячье, развить успех в южном направлении».[8]

Чтобы выполнить эту задачу, частям корпуса предстояло с боем форсировать реку Сухая Верейка. Сухая река только по названию — на самом же деле на подходе к ней раскинулись болотистые места, и мне потом пришлось со своими тягачами искать обходные пути.

По замыслу командования корпус вводился в прорыв только после того, как стрелковые дивизии прорвут фронт противника на тактическую глубину и подготовят переправы на реке Сухая Верейка.

1-я стрелковая бригада выступила из села Перекоповка. И мотострелки, и артиллеристы должны были поддерживать наступление танковых подразделений.

Завязавшиеся бои выявили мощную оборонительную линию, которую немцы успели построить в довольно короткий срок. Выяснилось также и то, что берега Сухой Верейки — сплошное минное поле. Рано утром 21 июля танки пошли в бой, и несколько машин подорвалось на минах. Только 1-я гвардейская танковая бригада потеряла 8 танков. Танкисты вынуждены были своими силами разминировать проходы. Из земли извлекли около 100 мин.

Наши мотострелки шли во втором эшелоне за 49-й танковой бригадой, прикрывая правый фланг корпуса от возможных контрударов противника с запада. За мотострелками шла артиллерия.

Когда я привел свою батарею к Сухой Верейке, выяснилось, что стрелковые дивизии не сумели прорвать линию обороны противника, части 340-й дивизии овладели лишь небольшой высотой у села Арущево, а 195-й — вели бой у села Лебяжье. Противник удерживал также южный берег реки.

Только на второй день комбриг Мельников отдал приказ мотострелкам переправиться через Сухую Верейку, пропустив 2-й танковый корпус по единственной переправе в районе села Лебяжье. Свою батарею я стал разворачивать между селами Лебяжье и Гремячье, чтобы поддержать наступление 49-й танковой бригады, которая долго топталась у села Малая Верейка.

Катуков, наверно, не ожидал, что немцы в этом районе окажут такое яростное сопротивление и что так активно будет действовать вражеская авиация, а то, возможно, и запросил бы в штабе фронта для прикрытия войск хотя бы с десяток истребителей. На переправе наши части потеряли много людей и техники. Немецкие самолеты постоянно «висели» в воздухе, они заходили тройками и пятерками, сбрасывая бомбы на наши позиции. В ходе боев зенитчики сбили «Хейнкель-111», второй самолет повредили, и он, пустив длинный шлейф дыма, ушел на свою территорию.