В годы моей эмиграции Ротштейн был уже вполне сложившимся человеком. Он занимал определенное положение на левом фланге английской общественности. Он принадлежал к тем очень немногим русским изгнанникам, которые прочно устроились в Лондоне и имели по нашим тогдашним понятиям хороший и обеспеченный заработок. Ротштейн жил в Хайгете (Северный район Лондона), снимал коттедж, имел хорошую библиотеку и воспитывал троих ребят: двух мальчиков — Андрюшу и Женю, и девочку Наташу.

По субботам или воскресеньям я иногда заходил к Федору Ароновичу. Попав в эмиграцию, я поставил своей задачей использовать пребывание за границей для основательного ознакомления с политическими и профессиональными организациями Германии и Англии. Четыре года (1908-1912), проведенные мной в Германии, дали мне в этом отношении очень много. Теперь я хотел изучить британское рабочее движение, и Ф. А. Ротштейн с данной точки зрения являлся для меня настоящей находкой. От него всегда можно было услышать много любопытного по интересующим меня вопросам, он мог также дать полезные рекомендации к различным деятелям английского пролетариата. Кроме того, в доме Федора Ароновича я каждый раз встречал кого-либо из англичан — то социалиста, то левого лейбориста, то радикального писателя, то передового деятеля трэд-юнионов^{20}. Это помогало мне правильнее ориентироваться в многообразных явлениях британской жизни и, естественно, притягивало меня к дому Ротштейна в Хайгете.

Как ни много сил и внимания Федор Аронович уделял английским делам, он никогда не отрывался от дел российских.

В 1901 г. Ротштейн вступил в РСДРП, и после раскола на втором Съезде партии в 1903 г. он примкнул к большевикам. В дальнейшем он принимал участие в работе российских социал-демократических организаций, и ниже я опишу (см. главу «Рассказ Ленсбери»), какую существенную роль Федор Аронович сыграл в урегулировании финансового кризиса V съезда РСДРП, происходившего в Лондоне в 1907 г.[45]

Ротштейн являлся также живой летописью событий из истории лондонской политической эмиграции почти за целую четверть века и любил рассказывать о наиболее интересных случаях и людях, с которыми ему приходилось встречаться. Из рассказов Федора Ароновича мне особенно запомнился один, имевший прямое отношение к В. И. Ленину.

Как-то раз, встретив Ротштейна в читальном зале Британского Музея, я спросил его:

— Вы, кажется, были в Лондоне, когда здесь жил Ленин?

— Да, был, — ответил Ротштейн, — Ленин провел в Лондоне около года в 1902-1903 годах, когда здесь издавалась «Искра».

— Приходилось вам с ним встречаться?

— Приходилось, и не раз, — живо отозвался Ротштейн, — главным образом в читальном зале. Ведь Ленин из соображений конспирации жил в Лондоне очень замкнуто. Но, поскольку мы оба работали в читальном зале, мы нередко здесь виделись.

Ротштейн повел меня по залу и стал показывать места за черными столами, где обычно любил сидеть Ленин. Потом он сказал:

— Меня всегда поражала изумительная работоспособность Ленина: он работал не только упорно, но и очень быстро, по крайней мере втрое быстрее меня… Администрация зала относилась к Ленину с большим уважением, и служащие зала нередко с удивлением говорили: «Этот читатель просто проглатывает книги… Такого количества книг не заказывает никто другой».

Я поинтересовался, работал ли Ленин дома.

Работал, — ответил Ротштейн, — но все-таки больше в Британском Музее. По двум причинам: во-первых, здесь были нужные книги и материалы, во-вторых, квартира Ленина, и в особенности вся окружавшая ее обстановка, мало располагала к серьезной умственной работе.

Что вы хотите сказать? — с недоумением спросил я.

— Это требует довольно длинных разъяснений, — заметил Ротштейн, давайте лучше выйдем из читального зала, тут неудобно много разговаривать, надо соблюдать тишину.

Когда несколько минут спустя мы очутились в одном из общих залов Британского Музея и присели на диван против каких-то мраморных древностей античного Рима, Ротштейн стал рассказывать.

Ленин жил в Лондоне по адресу дом № 30 на Холфорд-сквер, Клеркенвел, в северной части города. Жил не под собственным именем, а под именем мистера Рихтера. Снимал две небольшие комнаты в нижнем этаже обычного английского коттеджа. Одна комната выходила на улицу, другая во двор. Комнаты были сданы без мебели за 1 фунт в неделю, и Ленину самому пришлось их меблировать. Кажется, ему в этом помогали некоторые товарищи. Однажды по просьбе Ленина я занес ему на дом какие-то материалы и таким образом имел случай увидеть его квартиру. Все было спартански просто: стол, несколько стульев, две железные кровати, маленький шкаф для посуды… Помещение было тесное, негде было по-настоящему расположиться с книгами, выписками и т. п. Но, главное, окружение, в котором находились комнаты Ленина… оно способно было только расхолаживать серьезную работу мысли.

— Какое окружение? — с удивлением спросил я.

— Видите ли, — пояснил Ротштейн, — Клеркенвел — это цитадель мелкой буржуазии и отчасти рабочей аристократии. Быт, нравы, психология людей этого района сугубо мещанские. Хозяйка, у которой Ленин снимал комнаты, была типичной представительницей Клеркенвела, да еще с сильным налетом «викторианских традиций». Фамилия у нее была странная — Йо. Семья состояла из матери Эммы-Луизы, дочери-портнихи и трех сыновей-типографщиков. И вот эта-то семья, а пуще всего «викторианская» матушка то и дело вмешивалась в жизнь Ленина и его жены со своими мещанскими рецептами. На этой почве происходило немало курьезов. Ну, вот, например…

— Как-то в воскресенье, вскоре после переезда Ленина на Холфорд-сквер, миссис Йо увидала из окошка картину, которая ее потрясла: мистер Рихтер (т. е. Ленин) шел по улице и нес под мышкой булку, не завернутую в бумагу. На следующий день миссис Йо разъяснила Надежде Константиновне, что в их квартале не принято делать покупки в воскресенье, это надо делать в будни, и что купленные продукты нужно обязательно нести завернутыми в бумагу. Миссис Йо просила Надежду Константиновну и ее мужа непременно соблюдать этот обычай.

— Однако! — невольно вырвалось у меня.

— А вот другой пример, — улыбнулся Ротштейн. — Миссис Йо спустя короткое время заметила, что в комнатах, снятых мистером Рихтером и его женой, на окнах нет занавесок. Ее «викторианское» сердце было шокировано, и она заявила опять-таки Надежде Константиновне, что в их квартале принято окна занавешивать. Надежда Константиновна обещала исполнить просьбу хозяйки. В ближайшее воскресенье миссис Йо вдруг услышала стук молотка из комнат Рихтеров — это Ленин прибивал занавески. Миссис Йо пришла в ужас, немедленно вызвала Надежду Константиновну и объяснила ей, что воскресенье — день отдыха и стучать молотком в этот день не полагается. Пришлось прибить занавески на другой день.

Я невольно рассмеялся.

— Миссис Йо, — далее рассказывал Ротштейн, — очень смущало, что Надежда Константиновна не носит обручального кольца. Она даже долго колебалась: не отказать ли ей Рихтерам из-за этого? Но Рихтеры платили очень аккуратно, и миссис Йо не хотела терять столь выгодных квартирантов. В конце концов она решила: «Они иностранцы, кто знает, какой у них закон». На этом миссис Йо успокоилась, — тем более, что любезность и сердечность миссис Рихтер очень располагала в ее пользу. Постоянной темой разговоров в семье Йо была «дружба» Надежды Константиновны с их кошкой, которую она научила подавать лапку и здороваться. Миссис Йо только не совсем нравилось, что миссис Рихтер слишком мало занимается кухней и слишком много «пишет»…

Ротштейн еще раз улыбнулся и прибавил в виде пояснения:

— Вы ведь знаете, что Надежда Константиновна в то время была секретарем «Искры».

Он помолчал мгновение и затем закончил:

— Очень изумляло семью Йо, что, несмотря на явную скромность средств, которыми располагали Рихтеры, к ним по вечерам нередко приходило много народу и при том какого-то необыкновенного народу… Как выражалась миссис Йо, «в тяжелых пальто и с меховыми воротниками»[46]… Еще больше семью Йо поражало,что на подобных сборищах ничего не ели и не пили, а только разговаривали…