Впрочем, все это были аксессуары..
А сама работа конгресса?
Она представляла большой интерес, но и тут все было по-английски, очень по-английски.
По издавна установившемуся обычаю Парламентский комитет — главный исполнительный орган тогдашних конгрессов — представил довольно обширный печатный отчет о своей деятельности за минувший год, и этот отчет, раздел за разделом, обсуждался и принимался на съезде. Дополнительно рассматривались резолюции, внесенные на конгресс отдельными тред-юнионами. Так складывалась повестка дня. В ней было очень много разной «вермишели» — мелких, дробных вопросов, которые отнимали массу времени, иногда будили пылкие страсти, но которые по существу играли ничтожную роль. Однако были на конгрессе и действительно серьезные вопросы, из которых мое внимание особенно привлекли к себе два.
Первый и центральный вопрос был связан с событиями в Дублине, представлявшими один из самых острых классовых конфликтов тех лет. Суть этих событий сводилась к следующему.
В годы, непосредственно предшествовавшие манчестерскому конгрессу, профессиональное движение в Ирландии быстро развивалось. Его организационные формы в общем и целом напоминали английские образцы, но его дух был гораздо больше сродни французскому синдикализму. Особенно ярко это обнаруживалось в самом крупном из ирландских тред-юнионов — «Союзе транспортных рабочих», во главе которого стоял тогда Джим Ларкин — фигура в высшей степени интересная и красочная: огромный, сильный, взъерошенный, с громовым голосом, с безумно горящими глазами, он был прирожденным бунтовщиком против диктатуры денежного мешка, против нищеты и угнетения рабочих. Дублинские транспортники боготворили Ларкина. Его слово было для них законом. А сам Ларкин, в душе которого как-то странно скрещивались идеи современной классовой борьбы со староирландскими традициями мятежа против Англии, путанно и страстно искал своих особых путей для улучшения положения трудящихся. Ларкин создал в Дублине свою газету «Ирландский рабочий», в которой вел бешеную атаку против ирландских предпринимателей. С особенной настойчивостью он преследовал их лидера Мэрфи — председателя Торговой палаты Ирландии, а также владельца дублинского трамвая и хозяина трех дублинских газет. Мэрфи платил Ларкину той же монетой и не переставал осыпать его резкими нападками и обвинять в заговоре против существующего порядка. Классовая борьба, таким образом, осложнялась персональной ненавистью обоих лидеров друг к другу, и это только еще более усиливало напряжение в отношениях между трудом и капиталом.
Ларкин не любил и английских тред-юнионов. Он был полон величайшего презрения к их стратегии и тактике, к их увлечению делами мирной взаимопомощи, к их стремлению избегать открытых столкновений с предпринимателями и решать конфликты в порядке компромисса. Вместо этого Ларкин проповедовал «политику наступления» на капитал, атаки против отдельных предпринимателей, поддержку бастующих рабочих стачками солидарности, отказ транспортировать грузы фирм, занесенных союзом на черный лист, и т. п. И не только проповедовал, но и проводил эту политику на практике. Мэрфи не менее решительно вел контратаку; Он провокационно заявлял: «Истрачу три четверти миллиона фунтов, но разгромлю в конец ирландский тред-юнионизм». Правительственные власти в лице генерал-губернатора графа Абердина были на стороне предпринимателей. Полиция то и дело грозила рабочим жестокой расправой. Общественная атмосфера с каждым днем все больше накалялась, и достаточно было какой-нибудь искры для того, чтобы произошел взрыв. Этот взрыв разразился как раз накануне манчестерского конгресса.
Трамвайщики, работавшие у Мэрфи, вступили в «Союз транспортных рабочих» Ларкина. Взбешенный Мэрфи уволил 200 человек, а от остальных потребовал подписки в том, что они не будут принадлежать к этому «Союзу». В ответ все трамвайщики забастовали. Их поддержали другие транспортники. Классовый конфликт сразу принял очень острый характер. 30 августа стачечники устроили большой митинг, который, начавшись в закрытом помещении, закончился на площади Иден Кэ. На митинге выступали Ларкин и еще несколько профсоюзных вождей Дублина. Как всегда на ирландских собраниях, тут было много шума, много возбуждения, много сильных слов, но в общем все шло нормально. Никаких нарушений «общественного порядка» не было. Вдруг налетела полиция и пустила в ход свои резиновые дубинки. Двое рабочих были убиты, свыше 400 ранены. «Зачинщики» с Ларкиным во главе были арестованы и посажены под замок. Негодованию масс не было предела. На следующий день, 31 августа, вопреки запрещению властей на О'Коннель-стрит состоялся новый массовый митинг. Полиция опять напала на рабочих и разогнала собрание.
Все эти события вызвали бурю не только в Ирландии, но и в Англии. Даже представители лондонской буржуазии находили, что дублинские администраторы «перестарались». В рабочей же среде распространились чувства негодования и протеста. Конгресс, открывшийся 1 сентября, был взволнован и возмущен вестями из Ирландии. Как отрицательно ни относились тред-юнионистские вожди к Ларкину, но случай был из ряда вон выходящий и являлся опасным прецедентом для всего британского рабочего движения и целом. Поэтому уже в первый день заседаний сразу после приветствий вождь горняков Смайли потребовал немедленного обсуждения дублинских событий. Конгресс шумно поддержал его, и дебаты на эту тему действительно состоялись в тот же день. Они возобновились на следующий день, когда на конгресс прибыла специальная делегация из Дублина. На третий день принимались решения. Я с жадным любопытством следил за всеми перипетиями итого дела, и тут мне открылось многое из психологии, взглядов и методов руководящих кругов английского рабочего движения.
Первый порыв возмущения среди членов конгресса был очень силен. Прения носили чрезвычайно бурный характер. Говорило много ораторов, говорили резко, решительно, даже революционно. Вал оглашался то шумными рукоплесканиями, то громко выраженными, протестами. Был момент, когда между делегатами чуть не началась свалка. Все как будто кипело. Все как будто бы предвещало принятие очень грозного решения. А что произошло на самом деле? На самом деле произошло вот что: представитель ливерпульских докеров Д. Секстон — типичный профсоюзный оппортунист — внес резолюцию, в которой, выражая резкий протест против дублинских событий, требовал немедленного восстановления в Ирландии свободы собраний и строгого расследования поведения полиции. В обоснование своего предложения Секстон произнес длинную речь, построенную по принципу «с одной стороны нельзя не признаться, с другой стороны, нельзя не сознаться».
И резолюция, и речь Секстона подверглись суровой и заслуженной критике.
Вождь лондонских докеров известный Бен Тиллет, сыгравший огромную роль в создании движения чернорабочих в конце прошлого века, обрушился на правительство со всей силой своего мощного красноречия. Он даже сравнил его с русским царизмом. По тем временам это было тягчайшее оскорбление. Бен Тиллет при бурных криках аудитории открыто заявил, что в целях предупреждения повторения дублинских событий он требует для народа права хранения и пользования огнестрельным оружием.
Горячий, вдохновенный, с резкими жестами, с искрящимися глазами Бен Тиллет казался воплощением духа революции.
Затем выступили горняки Смайли и Стантон и в речах, призывавших народ отбросить всякую «респектабельность», предложили ответить на дублинскую бойню всеобщей стачкой.
На этом взлет «революционных» настроений конгресса кончился. И сразу же начался спад.
После вождей горняков выступил рабочий газовой промышленности Джонс и предложил немедленно перенести заседание конгресса из Манчестера в Дублин. Это явилось бы одновременно и формой протеста против действий ирландской полиции, и формой восстановления попранной ею свободы слова и собраний. Затем попросил слово углекоп Витерфольд и осторожно бросил мысль о том, что в сложившихся обстоятельствах, пожалуй, наиболее практическим выходом из положения было бы выделить из состава конгресса небольшую делегацию и отправить ее в Дублин для расследования на месте всех обстоятельств дела.
