Василий Лаврентьевич был удивлен и встревожен своим состоянием.

«Колдунья, — ухмыляясь, подумал он, — было же, верили люди в ведьм!»

Так, с ощущением чего-то странного, что впервые коснулось его крылом, он и вернулся в жилье.

Часам к десяти утра Василий Лаврентьевич отправился к Бартольду. Василий Владимирович обитал в одном из номеров Розенфельда с громким названием: «Регина».

Комната была насколько возможно завалена книгами. Вавилонские башни книг высились на полу, громоздились на подоконниках, грудой лежали на столах, на полке мраморного умывальника и даже на вешалке.

Василий Владимирович сидел за столом и писал. Рядом с ним остывал завтрак, лежала неразвернутая газета, щетка для волос, которую он, по рассеянности, так и не научился класть на место, — словом, Вяткин вспомнил о вчерашнем «оригинале» Идарове и подумал, что этот, пожалуй, если не знать Бартольда, может сойти за его неплохую «копию».

Бартольд обрадовался Вяткину.

— Вот и хорошо! Вот и хорошо, что приехали! Ну как, вы уже были у Идарова? Договорились с ним?

— Был, Василий Владимирович! Был и купил у него все документы.

— Все? Сразу? Для Самаркандского музея? — удивился Бартольд.

— Для себя. Пришлось, знаете ли, взять. У музея сейчас, — Вяткин развел руками, — нет денег. Он пока без бюджета.

— Вот оно что! И вы, тем не менее… все бумаги купили?

— Все. Сергей Александрович собирал документы с большим толком, так что я, надеюсь, не в убытке. Но кое в чем, увы, мои надежды не оправдались. Ну, да я по порядку. Земля квартала серебряников искони принадлежала кварталу Заргарон. Каждый заргар, имеющий разрешение на ремесло — иршад, владеет в этом квартале наделом. Он строит себе здесь лавку-мастерскую, в задней части возводит дом. Трудно сказать, сколько поколений ювелиров прожило свой век на этой земле. Несомненно одно: земля эта по праву принадлежит тем, кто сейчас живет на ней. Вдруг, вообразите, разжиревший богач кары Хамид, владелец караван-сарая — и не одного, а целых пяти, — задумал построить на месте квартала Заргарон шестой караван-сарай. Он, естественно, не стал толкаться в двери заргаров, а обратился к посредничеству жены самаркандского губернатора.

— Жены губернатора Самарканда?

— Вот именно. И она твердо обещала ему продать эту землю.

— Я что-то плохо понимаю вас, Василий Лаврентьевич: ведь земля-то, вы говорите, принадлежит ювелирам?

— Ювелирам, Василий Владимирович. В том-то и дело, что у ювелиров, кроме этой земли… словом, надо в старых архивах найти документы о том, что земля Заргарона принадлежала их предкам по закону.

— Их предкам. А ее хотел бы купить этот кары Хамид? Но при чем же здесь генеральша? Вообще я всегда плохо разбирался в денежных делах. Из ваших слов я только понял, что вам необходимо разыскать документы, и вы…

— Совершенно верно. Но где мне их искать? Ума не приложу. Скупить все архивы пороху у меня не хватит. Объявить публике в мечетях, что именно в этих документах нас интересует — значит, расшифровать нашу несостоятельность. Да с нас и запросят столько, что мы даже не можем себе представить.

Бартольд тер себе лоб и что-то пытался придумать. Наконец он улыбнулся:

— Ведь у вас есть туземная газета?

— Да. Та, которую редактирует Остроумов.

— Так вот. Я завтра же дам объявление, что пишу об Улугбеке, что меня интересуют точные даты постройки его сооружений — медресе, бань, мечети Сафид, обсерватории. Напишу, что я уезжаю из Туркестана, а доверенным лицом по собиранию документов оставляю… вас, Василий Лаврентьевич? Но вы — на службе, не повредит ли это вашей карьере? — вздохнул Бартольд.

— Пусть повредит. Главное — спасти Заргарон.

На том они и расстались, договорившись встретиться вечером на заседании Кружка любителей археологии и истории.

Через несколько дней у ворот Учительской семинарии остановилась щегольская двуколка с рыжей лошадью.

«Ишь ты, и лошадь выбрал рыжую, как сам, только без подусников», — с улыбкой подумал Вяткин, увидев полковника Арендаренко.

— У меня к вам дело. — Они пожали друг другу руки. — Я по поводу объявления Бартольда в местной газете. Вообразите, вчера вечером ко мне в неестественном виде приплелся один из читральских Котуре. Знаете, рябой.

— Я заметил его еще в Самарканде, задиристый такой, наглый.

— Вот-вот. Тут, видно, не обошлось без англичан, да агент их оказался никудышным. Явился и объясняет, что «заболел» в Ташкенте, задержался, обезденежил и просит в долг, с тем, что вышлет немедленно, как только доберется до Читрала. А я, понимаете ли, не при деньгах, ибо имею обыкновение платить карточные долги. Я ему и говорю, что вы еще в Самарканде хвалились перед родственниками, что имеете документы на землю и бани Мирзы Улугбека. Значения законных документы эти сейчас не имеют, но сами подписи на них и печати любопытны как исторические грамоты и в качестве таковых я мог бы их купить. Но он повел себя как-то странно и промямлил, что тех документов у него уже нет, их у него отобрали за долги вместе с халатом индийской материи, в полу которого они были зашиты. Так что надо, если угодно, искать его грязный халат. Словно смерть Кащея!

— А где его найти, этого рябого?

Арендаренко развел руками:

— Есть же в Ташкенте базар! Там и порасспросите.

Тимурида с корявым лицом знали в старом Ташкенте все. Он жил во многих местах и везде оставался должен. Вяткин нашел его на далекой окраине в курильне анаши. Потомок Тамерлана сидел возле хауза во дворе грязной мазанки и чистил в глиняном тазу коровью требуху на обед честной братии, для таких же, как сам, отверженных «кукнари».

— Эй, князь, идите сюда, — окликнул его через калитку Вяткин. Тот ополоснул в хаузе руки, вытер их об штаны, опустил полы подоткнутого, некогда алого, бешмета и подошел к калитке.

— Вы были вчера у тюраджана по поводу вашего возвращения на родину? Тюра согласен купить у вас то, что вы ему предлагали. Он заплатит ваши долги и даст денег на дорогу, но хочет, чтобы я посмотрел ваш товар.

Тимурид сморщил обросшее многодневной щетиной немытое лицо, щербины его стали медно-красными, по щекам потекли слезы.

— Горе мне! Горе! — запричитал он. — У меня ничего больше нет. Я лишился имущества по людской несправедливости и жадности! — При этом он косился на угол калитки, за которой маячила чья-то полная фигура в полосатом чапане. — Он все у меня отнял: и сапоги, и чалму, и шелковый халат. Он все взял в уплату моего долга.

— Позови твоего хозяина, — приказал Вяткин. — Пусть идет сюда и поживее, я от имени пристава с ним поговорю.

Это сразу отрезвило рябого. Он разогнул плечи, распрямился:

— У Котуре нет и не может быть хозяина, — гордо заявил он. — Котуре — сам хозяин. Эй! — крикнул он в глубину двора. — Ступай сюда! Мы с тюраджаном говорить с тобою будем.

Из-за угла вывернулся одетый в рваный халат младший мударрис медресе Кули-Датхо Джурулло-ходжа. Он низко поклонился и льстиво заговорил:

— Я приветствую вас, господин пристав! Ваше лицо мне знакомо: приятное память человеческая всегда удерживает долго.

— Мне ваше лицо тоже очень знакомо, имам Джурулло. Вы, что же, переменили ремесло и теперь содержите это заведение? Я приказываю вам немедленно вернуть имущество иностранца, иначе вынужден буду опечатать и закрыть ваш притон как работающий вопреки закону, который запрещает курение анаши и опия.

— Господин пристав! — взмолился Джурулло, понимая, что мазанка, полная накурившихся клиентов, ни в каких свидетельских показаниях не нуждается, и он может быть тотчас же подвергнут аресту. Он оценил обстановку и запросил пощады: