Она излагала мысли нарочито сложными оборотами, отчего Ростислав начинал злиться. Но злость попутчика ее, похоже, только забавляла.

— Решено! Тобой займусь я.

Последнее звучало двусмысленно. Утверждая последнее, и утверждая довольно решительно, даже провокационно, дама-олень вольно изогнулась в его сторону. Теперь ему приходилось туго. Незатейливый наряд попутчицы, — юбка и блузка, — оттенял достоинства женской фигуры. Нет. Скорее, высветлял определенные детали. Например, грудь. Сравнительно небольшие округлости странным образом выходили за отведенные им пределы, означенные блузкой. Высвободиться полностью им препятствовал сущий пустяк — напряженные соски, туго упиравшиеся в шелковистую ткань.

От оценки других подробностей гибкого женского тела Ростислав попросту отказался, опасаюсь пошлых сравнений и боясь выдать себя.

Благое намерение пришло с опозданием: лицо его покраснело, а брови дамы-оленя удивленно-насмешливо приподнялись.

Сконфуженный, он торопливо и сбивчиво стал рассказывать о цели предпринятой им поездки. Хотя его об этом не просили.

— Действительно — псих! — таково было заключение. — Просить женщину о помощи в поисках другой? Впрочем... В этом есть нечто утонченное.

Машина медленно двинулась по свежеукатанному асфальту.

— Если, ко всему, ты проинформируешь меня о прочих нюансах своей романтической истории, можно надеяться на ее приличный конец... У меня имеются кое-какие связи. Как же без них? Тс-с-с!.. Речь идет не о постельных связях. Правда, покривлю душой, если заверю, что мое целомудрие страдает при виде совмещенной спальни. Нет. Имеются в виду знакомства как в официальных, так и полулегальных кругах. Разумеется, не затрагивающих криминальную сферу...

Их действительно поджидали. И именно в том месте, где предполагала она.

Предусмотрительность попутчицы еще раз выручила обоих.

Она затормозила метрах в пятидесяти от скалы, обозначавшей крутой поворот.

На этот раз капкан был оборудован достаточно профессионально. Четверо мужчин в форме дорожной полиции стерегли участок тракта. Точнее, это не было собственно трактом: крупные глыбы камня перегораживали дорогу. Оставшийся просвет казался таким узким, что сквозь него могла протиснуться, пожалуй, только малолитражка.

Будь Пархомцев один, он поверил бы в подлинность полицейских, стерегших окрестности с автоматами наизготовку. Да и попутчица Ростислава не сразу выявила подмену. А может, полицейские действительно были таковыми; только платил им кто-то другой, но никак не муниципалитет, ибо от происходящего на дороге попахивало тухлятиной.

Попутчица потянула Ростислава назад за скалу:

— Легче. Заметят.

Пояснила:

— На вооружении дорожной полиции нет автоматов «узи». Один мой приятель как-то просвещал на этот счет...

Ее наблюдательность поражала. Конечно, не следовало забывать о том, что сам он видел дорожную полицию впервые в своей сознательной жизни. После долгой болезни он как бы заново народился на свет, в котором слишком многое переменилось. Так или иначе, ему было за что благодарить свою спутницу...

Ближайший свороток уводил в лес. Выбирать не приходилось. Наверняка все приличные дороги, ведущие из капкана, в котором оказались Ростислав и его попутчица, были перекрыты. Дама-олень направила машину по проселку.

— Надо где-нибудь пересидеть ночь. Возможно, ребятам из Службы надоест торчать у камней. А может, они решат, что птичка от них ускользнула. В том и другом случае к утру засаду снимут, а тракт станет свободным.

Он не разделял ее оптимизма. Однако, кивнул согласно, подбадривая себя и попутчицу. Знать бы ему всю трагичность собственного положения! С каждой минутой, с каждым часом шансов на спасение становилось все меньше. Соратник делался бесконтрольным, благоразумная часть Союза была разогнана, наиболее несговорчивые члены его уничтожены. Полиция сбивалась с ног, подбирая трупы респектабельных господ, солидных отставников, маститых функционеров некогда могущественной партии, дважды и трижды лауреатов на ниве соцреализма, профсоюзных и демократических боссов, с многократно незапятнанной репутацией бесстрашных защитников общественных интересов...

Загадочный мор прошел по городам и весям. Покойников находили в самых неподходящих для упокоения и возвышенных эпитафий углах: в выгребных ямах, на чердаке дома свиданий, в болотной жиже, на городской свалке... Повезло, если удушение в мало-мальски приличном месте можно считать везением, очень немногим. Бывший чекист, выказывал былую беспощадность. Но, будучи занятым множеством «горящих» дел, он ни на секунду не забывал о Пархомцеве. Новые и новые, высвободившиеся после проведения экзекуций, ребята, бросались на поиски чудотворца. Наказ им давался твердый: брать Пархомцева живым, а ликвидировать лишь в случае чрезвычайной необходимости. О запрете ни побои и увечья в наказе не говорилось ничего.

В помощь без того многочисленным «службистам» подъезжали поджарые ребята-боевики с Кавказа и из глухих азиатских кишлаков, молчаливые парни Балтии, румянощекие крепыши из Малороссии.... Среди прибывающих попадались даже «запредельщики». К ним относились особо деликатно, памятуя об общей задаче, и в объекты «осуждения» не намечали. Не ущемляли и «реформистов», также встречающихся среди гостей. Благо, материала для утоления общественного темперамента хватало и без «реформистов». «Осуждаемых» легко подбирали среди Многоумствующих «умеренных». Таким образом, как и встарь, больше всего доставалось обывателю. Конечно, это было гнусно. Но что еще делать с обывателем? Не на божницу же его сажать.

Кольцо вокруг гор уплотнялось. Стягивалось туго-натуго. Мышь не сумела бы проскочить через частую есть засад. Однако» чудотворец по-прежнему ускользал.

Ростислав дремал, неудобно скорчившись, на переднем сиденье роскошной машины, ничуть не ведая о масштабах облавы. Через лобовое стекло тупо пялилась на него желтая до отвращения луна, освещающая полурасстегнутую блузку попутчицы, тихо дышавшей у Ростислава за спиной. Много ниже машины пришепетывала на перекатах Катунь. Облизывала молочно-черным языком неподатливые берега. Пескариные хвосты запятыми высовывались из-под гальки, вздрагивали, принимая колкие удары песчинок, скрывались на миг в тени и проглядывали вновь, рискуя быть схваченными жиреющими ленком или тайменем. По ту сторону реки наемный пастух жег костер. Искры отлого ложились в воде. Шипели, угасая. Пескари пружинили ото дна. Ловили обмирающие искры беззубым ртом. Досадующе поводили короткими усами. Открытая грудь дамы-оленя золотилась в свете луны, будто осыпанная этими искрами. Приподнимаясь, чтобы устроиться поудобней, он ловил взглядом ее зачарованное сном лицо, яркие округлости ее груди и ежился от прилива крови к голове, подозревая, что дама-олень не спит. Иначе отчего мимолетная улыбка нет-нет, да и коснется пухлых губ, а в затушенных тенью глазницах мелькают частые просверки?

Ближе к рассвету он изнемог от, ломоты в теле, от давно не удовлетворяемого желания. Видение высокой женской груди вызывало жажду и едва ли не обморок...

Арахланихина развалюха от домика Копченого наискосок. Ох уж эта Арахланиха! Она в прежних годах, да молодого соку была ведьма-ведьмой, обладала сноровкой на ворожбу и на порчу. Любого стоящего мужика к последней кикиморе могла приворожить.

Первый Арахланихин супруг затерялся в войну. Да разве ей одной такое горе? Много баб вдовствовало в ту пору. Но только ни к кому другому, а именно к ней присох кузнец.

Местный кузнец был мужчиной здоровым, видным из себя, ну разве увечным немного, так это самую малость. Имелось у него от фронтовой контузии невнимательность на уши. Какой же это дефект? И что до его частичной глухоты изголодавшейся бабе? Вдовы в кузнецовом слухе мало нуждались.

Эх! Какие девки по селу незанятыми ходили! Однако бравый кузнец, как рассказывали Копченому, на них без всякого взимания. Взял, да и посватал Арахланиху. Но она и после того запиралась в колдовстве. «на коль, — отругивалась, — мне этакая болячка, кабы я присушивать умела? выродись я колдуньей, приворожила бы в таком разе нашего председателя. Ведь он-то, кузнец, он, бабы чересчур съестной; умнет зараз буханку хлеба и не охнет. Его прокормить — убить дешевле».