Расщепленный Кедр костерил оплошавших юнцов, когда на него наткнулась Длинноногая, отчего остатки стариковского негодования достались ей. Она сжалась под градом тяжеловесных слов. Ошметки тины на ногах выдали ее с головой. Старый добытчик взбеленился, запамятовав про истинных виновников его досады:

— Длинноногая шатается по болоту, где нет ни ягод, ни грибов, нет никакой добычи кроме квакающих тварей... Странное занятие для молодой женщины лазать по грязи, нарушая табу...

Вдосталь наругавшись, он гневно махнул рукой, пересек поляну перед жилищем и, усевшись на поваленную лесину, принял из рук подоспевшей к нему Ракушки берцовую оленью кость, на которой виднелись остатки мяса.

Оленьи жилы заскрипели на крепких зубах. Зрелище жующего старика пробудило аппетит у остальных. Вскоре Длинноногая оказалась в одиночестве. Она подошла к Шишу. Виновато заглянула тому в глаза. Ну что поделаешь с женщиной, привыкшей следовать обычаям своего племени?

...Из великого множества клеток уцелели немногие. Непреложный закон, согласно которому определяются случайные события, сохранил отдельные ячейки живого...

Миром правит случайность. Та самая случайность, что не укладывается в закономерность первого порядка. Что способна прорвать эластичную пленку повседневного. Из чего слагаются качественно иные поверхности. За счет чего энергоносители меняют свои уровни...

Пути развития пролагают вероятности. Пучок вероятностей во многом схож с видимым светом, который складывается из разноцветия, испускаемого гранями предопределенности...

Хаотически вращается в континууме кристалл возможного. Непрерывно меняются цвета спектра, образуя — в своем единении — однотонный свет с измененным цветовым кодом, возросшей или понизившейся интенсивностью и новым воздействием на освещаемые структуры...

Губительный поток жесткой энергии разрушил одни и травмировал другие клетки. Уцелевшие совладали с потрясением. Перестроились. Запаслись для потомства информацией о полученных изменениях. Вскоре облученный вид покинул ставшую неприемлемой нишу. Дабы обрести новую.

Зуд усиливался.

Косолапый брел наобум. Порой зуд делался нестерпимым, переходил в жжение, а затем в пронзительную боль. Зверь рычал, приседая на зад, по-человечески размахивая передними лапами. Подошел полдень, а он все метался по ельнику, словно убегал от неведомого мучителя. Уже дважды косолапый выходил к обрыву и возвращался в чащу, где мимоходом разметал кучу лесной трухи, поддую рыжих тварей, остро щиплющих нос, приятно кисловатых на вкус. Вместе с трухой просыпалась крупа муравьиных яиц. Однако зверю было не до кормежки.

Наступали моменты, когда зуд утихал, В такие минуты могучее тело косолапого испытывало нездоровое томление. Он вставал на дыбы; из-под страшных когтей летела еловая кора и крупные ветки. Но скоро зуд возобновлялся. Тогда подбрасывая зад и устало хрюкая, он бросался к логу в надежде утишить боль холодной водой. Только по случайности он разминулся с молодыми охотниками, поднявшимися перед тем на бугор...

В рытвине лежал крупный кабан. Обоняние подсказало косолапому, что совсем недавно секач был жив: туша хранила терпкий запах, свойственный сильному животному, хотя заостренная кпереди голова и часть крупа успели разложиться, а светло-желтая пыль распада усеяла дно рытвины.

Хищник обнюхал останки. Фыркнул. Потер нос лапой — золотисто-коричневые частицы проникли в ноздри. Лохматый зверь попятился от рытвины, зачихал. Чихая, он недоумевал: накануне вечером ни кабана, ни прилипчивой пыли на этом месте не было.

В конце концов косолапый прочихался. Поднял голову. Оскалился. К рытвине приближался враг. Кто бы он ни был, он ответит за все. Возникновение зуда имело определенную причину, и наверняка тот, кто сейчас находился в логу, являлся прямым или косвенным виновником тяжких мук разъяренного животного. Но если предположить, что неизвестное существо было ни при чем, ему полагалось возмездие за причиняемое беспокойство.

«Уф-ф-ф», — хищник поймал слабый ток воздуха. Враг шел по ветру, спускаясь по мере понижения грунта. Он не чуял опасности; и косолапый залег, чтобы действовать наверняка...

Многопудовая живая глыба обрушилась на неосторожного; зубы рвали мягкую плоть, перекусывали кости. Застигнутое врасплох существо погибло сразу. Оно не издало предсмертного вопля: первый же удар изогнутых когтей располосовал горло жертвы... Через полчаса перепаханная земля близ рытвины впитала разбрызгавшуюся кровь.

— Снова говорю, я не могу стать подругой Шиша, — женщина злилась. — Я благодарна Людям Камня, приютившим нас… меня.

Лицо ее сделалось скорбным, будто лишь сейчас она осознала большую утрату. Казалось, Длинноногая вот-вот зальется слезами...

— Я ценю приязнь Шиша, но… — она развела руками, — слишком разные духи обитают внутри Длинноногих и Людей Камня.

Сидящий на корточках охотник промолчал. Он ждал продолжения. И услышал его.

— Тебе следует позаботиться о главном. Я дам Шишу силу болотного чудовища.

Он запротестовал:

— Чудовище лишилось огненных когтей…

— Оружие хищника не пропало. Оно находится внутри чудовища. Ты ошибаешься, если думаешь, что чудовище мертво. Это не так.

— Пятнистый утверждал... — Тень досады накрыла его лицо.

— Пятнистый врал. Болотный хищник не может умереть. Он... спит. Я могу разбудить его. О-о-о!..

Твердые пальцы перехватили горло. Еще немного, и хрящи гортани уступили бы натиску. Охотник ослабил хватку.

Люди Камня редко прибегали к запретам. Но единожды наложенный, он соблюдался десятилетиями. Любого нарушителя ждала судьба Много Знающего. Любого, за исключением Шиша. Ибо его проступок был вынужденным и оправданным победой (довольно сомнительной, как он теперь понимал) над духами топи.

Нуждался ли Шиш в огненных когтях? В целом идея была заманчивой. Однако страшное оружие может; выйти из повиновения и обжечь того, на ком нет такой крепкой и толстой шкуры, каковой обладает чудовище. Опять же, огненные когти портят добычу и издают громкий шум. Этот шум будет пугать добычу. Напуганные олени, кабаны и косолапые рано или поздно уйдут восвояси, оставив племя голодать. Так что пусть Длинноногая помалкивает. Она достаточно намутила воду, пока он был терпелив. Но сегодня ночью он проверит, сколь мягко ее тело. А заодно — способна ли она стать матерью маленьких Шишей? И если и в этот раз пришелица возразит ему, он поколотит ее и выгонит вон.

...Едкая боль распространялась вдоль хребта. Она просачивалась вглубь позвонков, захватывала межреберье, пронзала кости, словно их скоблило наждачным камнем. Косолапый тянулся мордой к спине, чтобы зализать рану. Тянулся до хруста в шее, но не отваживался лизнуть — от раны смердило чужим. В конце концов, он наткнулся сухим кожистым носом в палую, перехватившую от земли сырость листву, и задрожал.

Началась агония...

При ходьбе Расщепленный Кедр сутулился. Торс охотника сгибался под тяжестью разросшихся мышц груди. Приземленность фигуры не мешала проворству, как его прагматизм не исключал тонкость чувств и игры воображения. У старого добытчика имелась мечта. Каждый погожий день он устремлялся на промысел, лелея надежду, что когда-нибудь сразит такую добычу, которая станет непревзойденной по величине. О которой завистливо будут вспоминать многие и многие поколения охотников. Великое тщеславие гнездилось в широченной груди добытчика.

Однажды увиденный гигантский скелет косолапого запал ему в душу. Судя по объему и толщине черепной кости, зверь был способен удержать в пасти взрослого кабана, а ударом лапы мог переломить березовый ствол. О победе над таким хищником мечтал Расщепленный Кедр. Мечтая, он, полюбил одиночество. Полюбил зимние ночи и летние сумерки, когда так легко мечталось. Полюбил тесный шалаш, где ему никто не мешал предаваться иллюзиям. Копнуть глубже, он робел перед будущей смертью. Он, привыкший денно и нощно полагаться на собственные глаза и уши, не доверял россказням знахарей и старух о бессмертии человеческого духа. Возможно, придет день, когда и его дух покинет изношенную плоть, чтобы перелиться в тело какого-нибудь сопляка. Возможно, дух отважного охотника придаст новому хозяину мощь и быстроту ушедшего, наделит его отвагой. Возможно... Предполагать можно всякое. Ну, а если дух собьется с пути? Если получится, что дух попросту исчезнет? Тогда выйдет так, якобы Расщепленного Кедра и не было? Никогда?! При мысли о полном забвении его охватывал трепет.