Едкая рыжая пыль набилась в ноздри, зато колени отсырели — под тяжестью человеческого тела снизу выступила вода. Мешало и то, что обзор закрывали ольховые стволы, невесть как укоренившиеся посреди топи и торчащие в разные стороны, словно растопыренные пальцы рук. Два засушливых лета выпили болотную воду; ранее зыбкая поверхность уплотнилась, а местами просела. В одной из таких просадин и находилась ольховая поросль, подле которой укрылся раненый охотник.

Лежать, как выяснилось, было безопасно; однако полученной передышкой следовало распорядиться с большим толком. Шиш выглянул вновь. Чужак продолжал ползти. Его колени и локти бороздили корку подсохшей грязи; жижа поднималась вслед ползущему пришельцу, золотисто высверкивая на солнце. Охотник сморщился, облизал губы. Что-то им упущено важное. Но что? «Тонкое Дерево!» — вспомнил он наконец.

Крик вышел глухим, будто задавленным. Шиш испугался, решив, что сигнал не достигает юноши, и крикнул вновь. На сей раз из его груди вырвалось стонущее: «Ху-у-х».

Повторный сигнал слился с трескучим звуком. Прямо над охотником пронесся ком огня...

Скорее всего Пятнистый умер мгновенно, так как вслед за страшным ударом его растерзанная оболочка взметнулась над землей, а в том месте, где огонь настиг пришельца, образовалась воронка. Похоже, что вспышка разметала Длинноногого на мелкие части и брызги окровавленной плоти долетели до Шиша, тревожа ядовито-зеленые пучки осоки и обагряя жесткие листья.

В ярости поднимаясь с колен, охотник почувствовал себя сверчком, выползающим из трещины к ярко пылающему костру. Черное усатое насекомое неодолимо притягивает огонь. Оно лишается воли, и не может юркнуть в спасительную тень. Сверчок ковыляет, подергивая тонкими лапками, вздрагивает, останавливается, пугаясь своего противоестественного влечения, — но вопреки всему тянется усиками к огню, нелепая тварь подается и подается вперед, чтобы быть испепеленной в ужасающем и одновременно чарующем пламени, чтобы застыть угольной точкой среди груды пепла, ибо всякий жар со временем окружается перегоревшим прахом — останками былых надежд, мечтаний, неосознанных помыслов и безрассудных вожделений.

Он превращаться в пепел не желал. Пусть даже ценою гибели чудовища. Отделенная от жизни победа терялась для него, а значит утрачивала всякий смысл. В детстве Шиш жалел ночных певцов. Он отодвигал усачей, только что уютно поскрипывавших в стене, подальше от костра. Однако они будто не замечали преграды, и вновь, и вновь ползли к раскаленным углям. Ползли, чтобы разом закружиться, дымясь и сворачиваясь в бесформенные комочки...

Шиш вскочил. На вершине пригорка суетливо приплясывал Тонкое Дерево, из рук которого летели камни. Летели, казалось, в самое лицо охотника. Было слышно, как округлая галька шлепалась где-то рядом: шлеп, шлеп, шлеп...

Юноша явно увлекся. Он запамятовал наставления Шиша и вылез из укрытия — чего в любом случае делать не следовало. Такое непослушание объяснялось просто: Тонкое Дерево был потрясен кажущейся гибелью охотника и Длинноногого. Теперь же каждый миг мог стать последним для него самого.

Охотник сделал первый прыжок. Всякий раз, когда его ноги касались грунта, они проваливались в торф, и чем дальше тем громче чавкало под подошвами.

Вскоре овальной формы окно, из которого выступала макушка чудовища, оказалось в двух шагах. Над покатым без единого выступа черепом хищника красовался длинный, лоснящийся от влаги, рог. Череп плавно переходил в громадную, судя по размерам горба, — бугристую тушу. То, что она была действительно массивной, подтверждало обширное окно, проделанное ею в слое ряски. Между основанием черепа и корпусом виднелась узкая щель, в мрачной глубине которой светился, бегая взад и вперед, лютый огонек — налитый кровью глаз чудовища. Огонек угасал, и вновь разгорался. Хищник был растерян. Он не знал какую из двух целей растерзать в первую очередь — охотника или Тонкое Дерево? Пока чудовище раздумывало, а Шиш собирался с духом перед решающим прыжком, юноша спустился с пригорка и заторопился к месту схватки. На бегу он изготовил копье. Невидимый в грязи ольховый корень заставил Шиша покачнуться. Но охотник мгновенно выпрямился и прыгнул на спину хищника. Красный огонек рванулся ему навстречу, но человек ускользнул.

Черный горб подбросило. Охотник соскользнул в желто-бурую взбаламученную воду, ухнул по пояс, нащупал опору и полез обратно, уцепившись за один из безобразных выступов, опоясывающих горб чудовища.

Вот когда начали сбываться слова Пятнистого. На дышащей теплом, шершавой, неподатливой, словно кремневый желвак коже хищника виднелось углубление, ведущее к сердцу страшного зверя. К сердцу, которое свистяще пульсировало где-то в недрах Туши. Теперь суетиться не следовало....

В двухстах шагах от чудовища едко курилась торфяная крошка. Там погиб конопатый пришелец. По сторонам воронки чадили какие-то комья и лоскуты — по всей видимости останки погибшего. Охотник взглянул и отвел глаза. Совсем рядом оказался Тонкое Дерево — по серой коже зверя скрежетнуло копье. В месте удара остался матовый след, словно копье ударило не по живому существу, а встретилось со скалой. Шиш готов был поклясться, что наконечник в момент удара сыпанул искрами.

Озадаченный таким результатом юноша устремился к болотному окну, подпрыгнул раз-другой; по пояс увяз в грязи, шипя от возбуждения.

Безволосая морда гневно дернулась. Жуткая пасть пыталась ухватить трепыхавшегося в бочажине человека. Однако голова хищника двигалась неуверенно, какими-то конвульсивными рывками, будто обладатель свирепого глаза изнемог или по природе своей не был в состоянии развернуть голову под столь острым углом. Последнее больше походило на правду, если подумать о необычайно твердой шкуре зверя.

Оседлать трепыхавшуюся громадину удалось без труда. Охотник продвинулся вперед. Рука проникла в углубление. Именно о таком отверстии говорил пришелец, но если кисть Длинноногого легко вошла бы в отверстие, то пятерня Человека Камня едва пролезла.

Обдирая суставы пальцев, он дотянулся до дна углубления. Нажал и... кожа чудовища прорвалась! Злые духи, сидящие внутри огромного зверя, взвыли на разные голоса. Пальцы охотника ощутили тысячи острых щемяще-холодных колючек. Мышцы перехватило судорогой. Про колючки пришелец не предупреждал. Мыча от внезапности и боли, он высвободил руку и спрыгнул на торфяную подушку. Раненое плечо стрельнуло болью.

Злые духи умолкли окончательно. Глаз чудовища потух. В щели под черепом сделалось темно. Выбравшийся из топкого плена юноша сообразил: болотный хищник больше не представляет угрозы.

Победители оглядели добычу. Облик безжалостного убийцы был не так уж нелеп. Он напоминал груду валунов, меньший из которых громоздился на краю того что побольше. Причем, верхний валун несколько выдавался вперед, образуя закругленным по краям основанием схожим с беззубой челюстью, широкий козырек над щелью, где помещался глаз.

Отныне Шиш не боялся чудовища. Он его презирал.

«Зло становится невыносимым, как только заметишь, что оно невыносимо».

Треснутое Копыто узрела свет.

Облегчение пришло внезапно и было полным. Ей показалось, что вернулось детство, когда все происходило легко и естественно, когда были непредугаданно далекими: и нападение косолапого, и долгая череда обид, в общем-то пустяковых для здорового человека, но болезненно царапающих самолюбие калеки, и частые насмешки, угнетавшие дух Треснутого Копыта до тех пор пока он не превратился в одну воспаленную рану... Все это предстояло. А сейчас она была девчонкой, позабывшей про раздражительность и проклятый недуг. Ей было хорошо. Хотелось поделиться чувством обретенной легкости, но рядом никого не оказалось.

Резкий прилив энергии сломал онемение мышц. Старуха перевалилась на бок, шевельнула губами. Послышалось тихое: «Эй, люди». Кто бы помог ей подняться и выйти из душной норы? Хотелось наружу, где полным-полно травы, света и жизни.

Она подумала, что надо крикнуть громче. Однако вспомнила про свое открытие. Старуху охватил озноб. Она застонала в нетерпении; сипло позвала Шиша.