Пришелица посерьезнела. Темные брови юноши, чуть выделялись на испачканном углем и глиной лице, а слегка искривленный нос ярко лоснился синим цветом.
— Тонкое Дерево не страшится гнева старшего охотника? Настроение художника испортилось. От ответил, и голос его сорвался:
— Увидев рога на своей голове, старший охотник захочет меня поколотить. Тогда Люди Камня станут смеяться над рогатым Пханом. Смеяться будут все: и охотники, и женщины, и Живущие За Рекой, и Поедающие Глину... Чем громче будет кричать и ругаться Пхан, тем больше людей узнает про его рога, тем сильнее станут смеяться узнавшие. Старший охотник знает: людской смех нельзя прогнать дубиной. Он не посмеет тронуть Тонкое Дерево.
Молодой охотник — прирожденный психолог: она уважительно посмотрела на художника. Однако, зря юноша не учитывает еще одной возможности: не исключено, что Пхан, не поднимая шума, просто сотрет картину.
— Люди отвернутся от Пхана, раз он не только обманщик, но еще и трус.
Замечание казалось резонным...
Шиш разозлился, узнав о проделке юноши. Уговоры Длинноногой не успокоили его. Он рассердился так, что толкнул Тонкое Дерево в грудь. Шиш сказал, что у молодого охотника повредилась голова, иначе бы он не делал глупостей. По мнении наставника «заболевший» нуждался в хорошей трепке.
Лежа на спине, незадачливый художник увертывался от большой ноги охотника. Юноша стоял на своем. Он был красноречив. И охотник заколебался...
Позади высокого, в два человеческих роста, валуна, теплился костер. От слабого огня наносило полупрозрачным дымком.
У костра суетились двое. Их занятие можно было назвать приятным: в воздухе явственно попахивало медвежатиной. На то же указывало содержимое легкого навеса — несколько рядов мясных лент, аккуратно развешенных и уже успевших набрать коричнево-бурый цвет.
Охотник подметил, что коптильщики орудовали с умом: в огонь подкидывались черемуховые ветки, без листьев, успевшие прожариться на солнце. Ароматного духа хватало для копчения, одновременно он не чувствовался на расстоянии в сотню шагов и, следовательно, не мог выдать коптильщиков. Тлеющая черемуха придавала продукту завлекательный горьковатый вкус. В стойбище давно позабыли такой аромат, от которого дурели мухи. Они очумело лезли в дымную пелену, выскакивали, словно ошпаренные, и вновь летели под навес.
Ярость переполнила грудь Шиша. Тонкое Дерево, словно в воду смотрел: Пхан и Много Знающий плевали на духов, они присвоили мясо себе. Украли его. Дабы в холодные волчьи луны доставать медвежатину из потайного места, оборудованного здесь же и замаскированного плитняком, и набивать брюхо до отрыжки. Тогда как стойбище будет скрипеть зубами трудясь над несъедобной, отдающей потом и прелью, кожей, или — кровавить рот тальниковой корой, а то — давиться дроблеными, с примесью каменной крошки, костями, от которых вместо сытости появляется резь в кишках.
В предвидении будущего голода освирипел Шиш. В него вселился дух косолапого. Хотелось рычать, бесноваться, рвать обманщиков в мелкие клочки. Пакостливые лисы! То-то старший охотник и знахарь такие гладкие да упитанные. Невтерпеж сделалось Шишу. Не было прежде такого обмана.
Охотник встал в виду костра. Зычно крикнул: «Табу!?» Оцепенел и замер, сидя на корточках, знахарь. Попытался поймать грудью пахучий воздух, но воздух застрял, шершавым комком, где-то между ключиц.
Старший охотник вскочил сразу. Тяжелые наплывы мышц на его торсе готово взбугрились. А копье в его руках нацелилось в сторону валуна, словно Пхан заранее был готов к появлению нежелательного свидетеля, и знал, с какой стороны появится последний.
Широкий, искусно обитый наконечник метил прямо в горло похолодевшего Шиша. Ему доводилось видеть зияющие дыры, оставленные этим наконечником на теле добычи, теперь он жалел о собственной горячности — руки охотника были пусты. Мог ли он думать, что разоблаченный Пхан способен поднять оружие на соплеменника.
«Пхан хочет в одиночку проглотить добытое многими?»
Горечь обжигала язык задавшего вопрос. Он продолжил, не дождавшись ответа:
— Пхан и Много Знающий хуже ворон! Вороны не крадут из своего гнезда.
Глаза старшего охотника прищурились, блеснув гневом.
— Пхан и знахарь покинут стойбище. Им лучше жить вдвоем, по соседству с лисами и собаками.
Лицо вожака исказилось. Он оскалился. Шагнул вперед. Покрасневшие белки глаз под крутыми валиками бровей вращались, выказывая конец терпения. Приближаясь, он быстро менял положение корпуса, вводя в заблуждение противника...
Начало схватки оттягивалось. Копье то поднималось, то опускалось.
— Люди Камня не поверят Шишу, сколько бы он не трещал. Племя верит старшему, а Пхан скажет в стойбище, что Шиш лжет. Много Знающий подтвердит слова вожака.
В хриплом крике Пхана слышались ненависть и... неуверенность.
Запальчиво выскочил к костру Тонкое Дерево:
— Шиш не умеет врать — это знают все! Племени нужен новый вожак.
— А-а-а, и ты здесь, желторотый скворец! — Похитители мяса насмешливо переглянулись. В перебранку вмешался Много Знающий:
— Сопливые охотники наслушались сказок пришельцев. Чужаки настроили молокососов против Пхана. То-то Шиш пускает слюну, глядя на Длинноногую женщину, неспособную дать потомство.
Знахарь мог быть доволен: клевета попала в цель. А Много Знающий продолжал, злорадствуя:
— Пришельцам лень ходить на охоту. Дубина и копье тяжелы для их рук. Мы с Пханом мешаем Длинноногим морочить племя и получать мясо н обмен на болтовню. Из-за этого чужаки строят козни против нас,
Появись перед охотником живой Большой Клык, он не поразился бы сильнее. Получалось, что знахарь был в курсе многих событий, но толковал события нелепым образом, покрывая себя и Пхана. От его внимания не ускользнул даже такой пустяк, как лапки Длинноухого, отданные женщине Шишем еще зимой. Однако с пришельцами делились едой все, не исключая ворчуна Расщепленного Кедра. Взять самого Пхана. Разве он воспротивился приходу Длинноногих? Нет, он следовал мудрому правилу: помоги другому, дабы потом помогли тебе. Могут настать времена, когда Длинноногие принесут пользу Людям Клана. Так размышлял Пхан. Так всегда думал Сим. Бесполезное сегодня, завтра может сделаться необходимым.
Шиш не собирался оправдываться перед знахарем. Особенно в том, что касалось Длинноногой. Это его дело — дело мужчины. Ни одно племя не покушалось на право охотника в выборе подруги. В своих оскорблениях Много Знающий сошел со следа. Его вопли только ожесточили Шиша. Да. Шиш надеялся избежать схватки. Будь перед ним кто-нибудь другой, он не колебался бы ни одного мига. Но именно Пхан некогда натаскивал его — юнца с неокрепшим телом и слабо поставленным дыханием. Не кто-нибудь, а Пхан учил его поражать цель, скрадывать барсука и обходить оленя с подветренной стороны...
Случалось, старший охотник лупил юнца за непослушание, но он же и подбадривал, беззлобно пошучивая над промахами ученика. Теперь стоя лицом к лицу перед бывшим наставником, Шиш испытывал робость, гнев и необъяснимую жалось. Плохо. Очень плохо, если сильный мужчина становится слабее своего желудка. Пхан обязан покинуть стойбище. Хотя… Его будет недоставать Людям Камня. Что касается...
Как же так? Много Знающий твердил о честности. О том, что надо соблюдать обычаи...
Знахарь оторопел;
— Ни старший охотник, ни я — никто из нас не нарушал обычаев. Спросите Расщепленного Кедра, кто из охотников не пользовался втихомолку, ухватывая мясо пожирнее и послаще? А сколько таких кусков они получили от Пхана? Тонкое Дерево дважды ел то, о чем не знали остальные... — Шиш неверяще взглянул на юношу. Тот смущенно отвел глаза.
— Он плох — нечестный обычай! Такого обычая не должно быть! — охотника трясло.
Много Знающий развел руками:
— Что тебе не нравится в наших обычаях? Чему следует и чему подчиняется большинство — это и есть обычай, который Длинноногие называют законом. И совершенно неважно — по вкусу он или нет кому-то в отдельности. Если охотник внимательно слушал пришельцев, он должен понять, что те же Длинноногие не упустят своего, когда дело касается еды. У кого имеется возможность получить лишнюю долю вкусного, не должен ее упускать. Конечно, говорить вслух про подобный обычай не принято ни у Длинноногих, ни у Людей Камня. Так что племя не поддержит Шиша.
