Пушкари собрались.

— Ставьте ваши пушки на колеса. На два колеса. И коням легче, и вам сподручнее. Развернуть пушку на двух колесах в любую сторону в единый миг можно.

За неделю после Желтых Вод отряд Хмельницкого превратился в сорокатысячное войско. К четырем тысячам татар Тугай-бея пришла помощь от хана. Татарская конница теперь насчитывала пятнадцать тысяч сабель.

Особой заботой Хмельницкого была артиллерия. Двадцать шесть пушек охраняли полтысячи пеших казаков и еще триста на лошадях.

Две тысячи чигиринцев стали гвардией Богдана Хмельницкого — Чигиринским полком.

Разведка доносила: Потоцкий стоит на реке Рось, вблизи от Корсуни. Корсунь коронный гетман сжег. Сжег и разграбил в своем же тылу город Стеблов. Видимо, поляки замыслили дать решительное сражение.

Не позволяя войску растягиваться, Хмельницкий шел медленно. Под Черкассами его армия пополнилась еще семью тысячами казаков.

В палатке гетмана было шумно. Максим Кривонос пришел к Хмельницкому со своим сыном.

— Вот мой Кривоносенко! — радовался Максим. — Полтысячи казаков привел.

Хмельницкий добрыми глазами смотрел на молодого Кривоноса. Копия отец. Из одного куска железа кованы, только молодой лицом пригож. Во взгляде твердость, а губы девичьи, нежные.

— Вот и я таким же был, — сказал Максим, — покуда не отведал поцелуя сабли.

Хмельницкий опустил голову, задумался.

— Тимоша вспомнил? — спросил Кривонос-отец. — Дай Бог, побьем Потоцкого, и Тимош явится.

Хмельницкий согласно кивнул головой.

— Начинай, Максим! Завтра и начинай! В большую драку не ввязывайся, а покусать покусай. Посмотри, как стоят гетманы на своей горе, чего они оба стоят?

Вошел в палатку Выговский.

Максим Кривонос зацепил его глазом, как крючком и повел, не отпуская.

— Письмо к его королевской милости написано, гонец ждет твоего приказа, гетман.

— Дай письмо! — взял грамоту, прочитал. — Дельно, и тон хороший. Можешь отправлять гонца.

— Теперь-то зачем пишешь ты свои письма? — удивился Кривонос.

— Зачем письма пишу? Потому и пишу, что после нынешнего дня будет завтрашний. Не войною люди живы, но миром.

— Ты что же, думаешь, шляхта нам даст мир после того, как мы ее побьем?

— Мои письма — семена, из которых вызревает сомнение. Сомневающийся враг теряет в силе на треть. И ведь не нам же с тобою королями быть!

— Англичане без короля ныне, с Кромвелем. Не пропали, как видишь… А если уж без короля не обойтись, так его искать надо не среди врагов, но среди единокровных и единоверных стран.

— Такая страна одна. Имя ей Москва.

— Вот туда и надо письма слать.

— В Москву послано. Эх, Кривонос! Поляки нас русскими зовут, но ведь мы — часть Польши. Наше восстание — внутреннее дело Речи Посполитой. Москва встанет за нас, когда доподлинно будет знать, что мы не разбойники, а восставший народ, что мы — Украина.

Перепалки между коронным и польным гетманами переросли в ссору. Нужно было принять решительный план действий, но полковники и командиры частей ввязались в распрю, интригуя друг против друга, переманивая на сторону своей партии сомневающихся.

Александр Корецкий, командир двухтысячного отряда крылатой конницы, был возмущен всей этой междоусобной возней перед лицом сильного, неведомого врага.

Корецкий стоял на древнем валу, разглядывая в зрительную трубу позиции. Лагерь на возвышенности, окружен с трех сторон окопами. Четвертую сторону прикрывала река Рось. На валу и на флангах пушки. Их более сорока.

— Не завидую! — сказал Корецкий вслух.

— Кому? — спросил Самойло Зарудный, верный страж покоя гетмана Потоцкого.

— Хмельницкому не завидую.

— Лучше бы хозяина моего слушали, — печально сказал Самойло. — Человек большую жизнь прожил, он-то знает.

— Что он знает? — усмехнулся Корецкий.

— Знает, что казаки любую крепость могут взять. Не силой, так хитростью. Пока Хмель не пришел, уходить надо. Я сам из Корсуни, лучший путь показал бы, и удобный, и короткий.

— Опоздал ты, братец, со своим коротким путем! — Корецкий передал Самойле зрительную трубу: — Вон на ту кущу смотри.

— Казаки! — ахнул Самойло. — Легки на помине.

Несколько групп по двадцать, по тридцать всадников явились перед лагерем, крича что-то дурное, обидное, вызывая шляхтичей на «герцы».

— Пугни! — приказал Корецкий своему сотнику.

Свистя перьями, из лагеря выметнулась сотня «крылатых», казаки тотчас повернули коней, умчались в степь. Запели боевые трубы, польская конница и пехота построились для сражения.

Польный гетман Калиновский летал на белом коне по фронту, выкрикивая боевые призывы. Потоцкий же не показывался из шатра.

Снова появились казачьи разъезды. Полусотня казаков приблизилась на пушечный выстрел, явно приглашая пушкарей пострелять, но Калиновский пустил на казаков отряд охотников, а другой отряд конницы ждал своего часа в лесистом овражке. Казаки увидали, что окружены, пошли россыпью, под неумолимые сабли «крылатых».

— С победой! Браво! — Калиновский с вала аплодировал рыцарям.

Только несколько казаков ушло из западни.

— Задумались! — сказал Корецкий, оглядывая опустевшую степь.

Часа через два после первых «герцев» прикатила артиллерия, пришло основное войско.

Хмельницкий приехал на командную высоту Кривоноса.

— Как наши дела, Максим?

— Как сажа бела.

Хмельницкий прикусил кончик уса.

— Хорошо стоят.

Глянули друг другу в глаза, не улыбнулись.

— Прогнать их надо с горы, — сказал Богдан.

— Это как же?

Хмельницкий сорвал веточку дикой вишни, жевал, оглядывая лагерь Потоцкого.

— Смельчака нужно искать.

— Чего их искать?! — удивился Кривонос. — Любой голову готов за мати Украину положить.

— Я не про тех смельчаков, Максим. Нужен такой, чтоб не оробел в плен угодить. На верную пытку.

Кривонос опустил голову:

— Лучше бы самому…

— Самого на все не хватит!

Максим, косолапя обеими ногами, словно гири ему к сапогам привязали, ушел к войску.

Их было семеро. Пятеро братьев Дейнек и еще двое: чигиринский хлопец Петро Загорулько и весельчак Федор Коробка.

Сам Хмельницкий пришел к ним поклониться:

— Спасибо вам, казаки.

Они сидели на земле, и он сел с ними.

— Вы знаете, на что идете, и не отступились! Дай же Бог каждому из нас прожить такую светлую жизнь… Пойдет один. Кто — сами решите. Но прежде чем сказать «иду», измерьте духом вашим силу вашу, ибо пытки ждут «охотника» хуже адовых, а стоять надо будет на своем, как Байда стоял, вися на крюку в Истамбуле.

Молчали. Хмельницкий горестно покачал головой:

— Какой наградой поманить можно человека, если смерть ему обещана. Нет такой награды. Но знай, человек, ты спасешь все наше войско и спасешь саму Украину. Вот и все утешение.

Хмельницкий встал, и казаки встали. Обнялся с каждым до очереди.

— Ну что, хлопцы? — подмигнул товарищам Федор Коробка. — На палке будем канаться или как?

— Лучше соломинку тащить, — сказал Петро Загорулько. — У кого короткая, тот и пойдет.

Наломал сухих стебельков, измерил, обломил концы. Растерянно улыбаясь, поглядел вокруг, кому бы отдать соломинки. Хмельницкому — неудобно вроде, Кривоносу или старику-запорожцу, отбиравшему охотников. Запорожец этот был сед и жилист, под стать Кривоносу.

— Возьми, тащить у тебя будем! — протянул ему соломинки Петро Загорулько.

— Погодите, казаки! — сказал запорожец. — Давайте-ка кровь я вашу заговорю. Становись круг меня.

Запорожец перекрестился, поцеловал крест.

— За мной повторяйте. И шло три колечки через три речки. Як тем колечкам той воды не носити и не пити, так бы тебе, крове, нейти у сего раба Божьего. Имя реките.

Казаки назвали каждый свое имя.

— Аминь! Девять раз «аминь» надо сказать… А теперь еще два раза повторим заговор.