Захотелось сбежать от всего этого содома или сломать что-нибудь.
В столовой загремела канонада.
— Да прекратите же вы! — закричала она в отчаянье.
Пан Гилевский, отирая краем скатерти пот с лоснящегося лица, сидел перед горой костей.
— Пани Хелена! Виват! Он съел! Виват! — Пан Комаровский обнял героя и пальнул в потолок.
— А я все выпил! — Барабаш встал, уронил стул, опрокинул над собой пустое ведро. Ведро выпало из рук, покатилось, грохоча.
— Свиньи! — Из глаз пани Хелены брызнули слезы, она кинулась прочь из дому.
Пан Чаплинский оставил дочь Кричевского посреди танца и побежал следом за своей королевой. Гости, почуяв скандал, задвигались резвее, выясняя друг у друга, что случилось и почему.
— Нам пора! — шепнул Оссолинский адъютанту.
Они уехали незамеченные.
8
Встреча с Хмельницким была назначена в поздний час в корчме Якова Сабиленки, брата Захарии. Корчма стояла при въезде в Чигирин и никогда не пустовала, но у Якова имелась для особых гостей особая комната, завешанная толстыми коврами, уютная, с изразцовой печью, с огромным диваном.
— Мы, кажется, первые! — удивился Оссолинский.
— Добрый вечер, ваши милости! — Хмельницкий стоял в дверях. Канцлер одобрительно улыбнулся, ему понравилось, что сотник человек точный.
— Что подать господам? — спросил хозяин корчмы.
— Самое лучшее вино! — сказал Оссолинский.
— Для дорогих гостей у меня есть отменная дичь — жареная дрофа.
— Подайте вино и еду и оставьте нас! — Оссолинский сел на диван и показал Хмельницкому на стул. — Как видите, я свое обещание исполнил.
Адъютант поставил на лавку завернутый в плащ тяжелый ларец.
— Вы один? — спросил он с тревогой.
— Со мной мои люди, — успокоил Хмельницкий. — Сколько здесь?
— Более десяти тысяч злотых, — внушительно сказал Оссолинский.
— Его величество король считает, что на такие деньги можно собрать армию?
— Его величество отослал вам всю наличность. На постройку «чаек» позже будет дадено еще сто семьдесят тысяч злотых.
Открылась дверь, и появился хозяин корчмы с бутылкой вина, за ним слуга с подносом.
Оссолинский поднялся с дивана, сел за стол, указав место против себя Хмельницкому. Сделал знак адъютанту. Тот вышел расплатиться.
— За здоровье его величества! — поднял свой кубок канцлер. Выпил, посмотрел Хмельницкому в глаза. — В интересах казачества — не медлить с нападением на Крым. Я привез вам булаву гетмана.
— Скоро зима. Все татарское войско будет дома, — возразил Хмельницкий. — А с булавой подождать надо.
— У хана Ислам Гирея затеялась большая распря с мурзами. Дело дошло до вооруженных столкновений.
Хмельницкий вспомнил Ису и нахмурился.
— Вам не по душе мое известие?
— По душе, ваша милость. Я сегодня ночью отправлю моих людей за оружием, а завтра соберу казаков на раду.
Оссолинский покачал головой:
— Казаков соберите после того, как я уеду… Пан Хмельницкий, ведь вы вместе с полковником Барабашем и есаулом Ильяшом Караимовичем были у короля, когда его величество вручил свое знамя Войску Запорожскому? Мне показалось, что у вас с Барабашем и Ильяшом нет единства.
— Ныне они люди Потоцкого, — прямо сказал Богдан.
— Означает ли это, что реестровое казачество за вами не пойдет?
— За мной не пойдут самые прикормленные. Не беспокойтесь, ваша милость! Барабаш поперек дороги казакам не встанет.
— За успех! — Оссолинский пригубил вино из кубка.
В комнату зашел адъютант.
— Ваша милость, пора возвращаться. Боюсь, нас уже хватились.
Канцлер пожал руку Хмельницкому:
— Его величество верит в вашу звезду.
9
Старательная ведьма через самое мелкое ситечко трусила осеннюю непогодь. Дождь сыпал мелкий, и по всему было видно — конца ему не жди.
Хмельницкий, косясь исподлобья на небо, оседлал коня, вывел за ворота, поставил ногу в стремя и вдруг поглядел на дом свой. Сердце заворочалось, защемило, будто в последний раз видел он им самим свитое и уже опустевшее гнездо.
«Соберутся ли казаки по такой погоде?» — тревожно подумал Богдан, неторопливо садясь на коня.
Договорились съехаться в Роще. Все — хитрые. Скакали кружным путем, все припоздали и собрались в одно время. Богдан, однако, умудрился объявиться последним. Так задумано было. Подъезжал, зорко вглядываясь в лица казаков. Невольно потрогал спрятанное на груди королевское знамя.
Вот Ганжа, Федор Коробка, Демьян Лисовец, Михаиле Лученко, Федор Лобода, Михаиле Громыко, есаул Роман Пешта, Клыш. Первые полсотни смельчаков.
— Давай, Богдан, ждем! — крикнул Роман Пешта. — Кто опоздает, спросит, о чем гуторили.
Богдан благодарно улыбнулся есаулу, отер мокрое от дождя лицо, спросил:
— Какое жалованье реестровому казаку положено? — И сам ответил: — Не все и помнят, потому что никогда того жалованья никто из нас не получал. Нашим жалованьем шляхта кормится. Кто из нас не брал в бою пленных? А какая за то была награда? Никакой. Коня возьмешь, и того отнимут.
Богдан говорил то же самое, о чем твердил в Варшаве Гунцелю, Адаму Киселю, Яну Казимиру. Говорил он теперь все это нескладно, как-то нарочито крикливо.
— Посылали нас летом на атамана Линчая, мы королю служили исправно и верно. Побили мы Линчая за то, что он громил арендаторов. Но разве у самих у нас сердце кровью не обливается, глядя на измывательства арендаторов над нашей верой? Не дашь ему, сколько попросит — в церковь не пустит ни живого, ни мертвого: не позволит попам ни отпеть, ни окрестить, ни обвенчать. А шляхта еще хуже: в кресты на наших православных церквах стреляют, попов наших из церквей гонят, грабят, истязают. Где защиту найти? Кому пожаловаться? Некому! Короля шляхта не слушает. Вот глядите! — Богдан вытащил из-за пазухи и поднял над головой королевское знамя. — На тайной встрече дал нам король это знамя, а еще дал привилей на двадцать тысяч реестра и другие всякие грамоты. Они хранятся в надежном месте. Мы и заикнуться о них не смеем: шляхте невыгодно, чтобы казаки были казаками. Ей выгодно, чтобы все мы были покорными холопами, чтоб гнули спины на их ясновельможные милости. Нет у нас, братья, иного выхода, как постоять за самих себя, за свою свободу, за свою веру — с оружием в руках.
— Взяться за оружие, говоришь? — без одобрения крикнул кто-то из казаков. — А где оно, оружие? С косой да серпом против крылатой конницы ты и сам не пойдешь.
— Татар надо позвать! — предложил казак Ганжа.
— Эко удумал! Татар мы били. Они на нас волками глядят.
— Братья! — воскликнул Богдан, ободрясь: призыва казаки не отвергли, о деле думают. — Братья! Помощи мы можем просить только у Москвы да у татар — они во вражде с Польшей. От Москвы помощи не будет. От старых войн и разорения не оправилась. Остаются — татары.
— С татарами сам говори, не через послов! — наказал Демьян Лисовец.
— Как повелите, так и будет, — ответил Богдан и наконец, зажигая, сверкнул словом, как клинком: — Соединимся, братья! Восстанем за церковь и веру православную! Истребим униатскую ересь и напасти. Будем, братья, единодушны! Зовите подниматься казаков и всех земляков ваших! Я буду вам предводителем, потому что вы этого желаете. Возложим упования на всевышнего! Он поможет нам!
Богдан кинул королевское знамя на шею коня, размахнул руки:
— Умрем друг за друга! — подошел и обнялся с Романом Пештой.
— Умрем друг за друга! — воскликнули казаки, и все начали обниматься, потому что это была смертная клятва.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Конец лета и всю осень Иеремия Вишневецкий жил в Лохвице. Здесь была хорошая охота и любимый дом, легкий, светлый.
В Лохвице князь Иеремия переживал страшное для него осеннее ненастье. Убывало свету, мрачнела земля, и князя начинала изводить самая черная неприкаянность. Если натянуть до отказа тетиву, а стрелу так и не пустить, обвиснет тетива, стрела упадет к ногам. Так было и с князем: напряженный, неслышно звенящий изнутри, как клубок пчелиного роя, он в пору всеобщего увядания терял охоту жить.