— Так на масленицу хорошо драться, стенка на стенку, но не воевать. Если бы чигиринцы ударили нам во фланги, вся бы наша ватага попала в плен. Пока есть время, учить нужно воевать вновь прибывших.

— Так ты ж на Дон собрался уходить! — прохрипел Кривонос и закашлял в жилистый свой кулак.

— Послы из Крыма вернулись, Максим. Ислам Гирея они не видели. Говорил с ними нуреддин. Говорил крикливо: гяурам-де веры нет, на слово гяуры не крепки. Велел передать тем, кто подослал казаков, что хан Ислам Гирей — государь великий. Он не даст истребить свое прекрасное войско, попавшись в западню к польским хитрецам.

— Мы этих поганых крымцев били и будем бить! — потряс над головой руками Данила Нечай. — Больно нужна их дружба!

Хмельницкий посмотрел на Нечая и улыбнулся:

— Данила! Мы прогнали корсунцев — врасплох их застали. Мы побили Чигиринский полк — братья-казаки не захотели нас побить. Бог даст, побьем самого Потоцкого. Уж он-то нас миловать не станет, и не мы на него, он на нас нападет первым. Только ведь война на том не кончится, — голос Богдана зазвенел металлом. — Чтобы добыть свободу Украине, надо насмерть уложить Речь Посполитую! Государь на государя в одиночку не пойдет, пойдет в союзе с другим государем.

Кривонос не мигая глядел на Хмельницкого, наматывая на корявый палец оселедец.

— Не пойму тебя, Богдан. То ты королю собираешься служить верой и правдой, то Речь Посполитую хочешь под корень рубануть. А ее, ведьму, под корень нужно! И с поля вон. Разъелась на чужой крови, как клещ.

Хмельницкий смутился вдруг.

— Ты, Кривонос, веришь мне только вполовину. Смотри, — показал на дрова у печи, — тростник, краснотал, тополь, засохшая яблоня — всяк горит по-своему, но огонь-то будет один. Казакам нужен Бог да воля, а горожанам воля хуже волка. Им подавай Магдебургское право, крестьяне в надеждах своих уповают на доброго короля… И без дружбы хана нам тоже не обойтись. Он как нож в спину.

— Пора тебе булаву брать в руки! — сказал Кривонос.

— Это как войско решит, к кошевому поляки зачастили.

— Так что же нам делать-то, скажи? — Голубые глаза Данилы Нечая пылали отвагой и полным непониманием затеявшегося разговора.

— Дела нужно делать обыкновенные. Учить людей воевать — раз! Строить укрепления — два! Добывать и накапливать припасы — три! Скоро зиме конец. Сразу после распутицы люди к нам валом пойдут.

Влажный мартовский ветер гнал февральские холода на север, но зима брала свое ночами. Вымораживала воду в лужах, сыпала снегом, тянулась к оттаявшим дорогам длинными косицами поземки.

Богдан с Тимошем на лошадях ехали в глубь острова.

— Покажи, где в тебя стреляли? — попросил Богдан.

— Отсюда недалеко, — Тимош повернул коня в лес.

— Ты меня, вижу, спросить о чем-то хочешь. Спрашивай.

Тимош быстро глянул отцу в глаза.

— Ты вправду на Дон собрался?

— Одному Богу известны наши пути, — сказал Богдан. — Тяжело у меня на сердце, Тимош. Наше спасение ныне в том, что весна, слава Богу, не торопится. В распутицу воевать невозможно. Потоцкий поневоле вынужден терпеть нас. Войска он пошлет на Сечь сразу, как установится погода. Торопко нам надо жить!

Лошади шли бок о бок. Чавкала под копытами разбухшая от влаги земля.

— Вон! Желтую осыпь видишь? — показал Тимош отцу.

Богдан натянул повод, долго смотрел на то место, где по счастливой случайности остался в живых его старший сын. Посмотрел на Тимоша: шею усыпали прыщи — созревает хлопец.

— Ты мой единственный друг, сынок! — сказал Хмельницкий и улыбнулся спокойной улыбкой. — Самому себе в том не могу признаться, а тебе скажу. Все у нас будет хорошо.

Легко спрыгнул с коня. Тимош тоже тотчас спешился.

— Смотри! — сказал отец, сухой веткой рисуя на земле чертеж. — Это наш двор чигиринский. Конюшня. Ясли. В яслях, слева, в самом углу, — кубышка с королевским жалованьем. А вот здесь, под стропилами, в самом центре, шкатулку я зарыл. Камешки там, кольца, всякая дребедень. Сестрам твоим приданое. В кубышке пять тысяч злотых.

— А зачем ты это говоришь мне? — спросил Тимош, уставясь на отца неподвижными, совиными глазами.

— Говорю, чтоб знал. Завтра мы с тобой в Крым едем, Тимош.

Хлопец облизнул высохшие от волнения губы.

— Я буду говорить, что мы на охоту поедем, но ты готовься к дальней дороге.

Наутро новость: приехали послы от коронного гетмана Потоцкого, привезли два письма.

Потоцкий мягко выговаривал чигиринскому сотнику за его необдуманный побег, обещал от своего имени полное прощение и в придачу хутор Суботов.

Полковник Барабаш, в другом письме, по-приятельски журил Богдана за королевские привилеи, увезенные обманным путем, и ради старой дружбы прощал. Простив, пересказывал слухи. Дескать, от больших людей сам слышал и другие говорили, что многие шляхтичи, узнав о распре Хмельницкого с Чаплинским, взяли сторону Хмельницкого. Потому и решено вернуть хутор сотнику и все дело предать забвению, если, конечно, пан сотник поспешит явиться в Чигирин с повинной.

Прочитав письма, Богдан широким жестом радушного хозяина пригласил послов за стол.

Выпил с ними чару, вышел из-за стола и не вернулся.

— Где же пан Хмельницкий? — спросили послы.

Лисовец, потчуя гостей, небрежно ответил:

— Уехал рыбу ловить на дальние острова.

— Как так уехал? А где же его ответ?

— Вернется — напишет или так скажет.

— Но мы должны сегодня же ехать обратно! — возмутились послы.

— Вам приказано жить до той поры, пока будет дан ответ.

— Чей это приказ?

— Хмельницкого! — ответил Лисовец, наполняя чары. — Пейте. Все равно ждать. Народ мы темный, а ясновельможному гетману Потоцкому ответить спроста никак нельзя, каждое слово нужно обдумать… Вот пан Хмельницкий и поехал подальше от людей, чтобы думать не мешали.

Тем временем семеро казаков скакали в Крым, пересаживаясь через каждые полчаса на запасную, отдохнувшую лошадь.

Сверкая кирасой, звеня шпорами, грохоча саблей, как грозовой ветер, влетел в покои князя Иеремии племянник князь Дмитрий.

— Дядя! Я прибыл за твоим благословением. Война! Коронный гетман с войском вступил в пределы Украины для подавления бунта Войска Запорожского.

Юный князь пламенел, и было неловко окатить это чистое пламя из обыкновенного ведра.

— Ты, разумеется, мечтаешь присоединиться к гетману во главе отряда?

— Дядя! — зарделся князь Дмитрий. — Я все эти месяцы брал уроки фехтования. Извольте поэкзаменовать меня. Мне известны двенадцать секретных ударов. Я стреляю из пистолета, из мушкета и даже из пушки Мне очень нравится стрелять из пушки. Я трижды бился об заклад и трижды выигрывал. Мы можем хоть теперь же попробовать!

«Господи! — думал князь Иеремия. — Еще совсем недавно я отправлялся на Смоленскую войну и горел, как этот мальчик».

— Ты явишься к гетману во главе сотни, но это будет сотня тяжелой конницы. Она стоит иного казачьего полка.

— Дядя! — Не сдержавшись, князь Дмитрий обнял князя Иеремию и тотчас заторопился: — Нужно отдать приказ о сборе. Мы выступаем завтра же, чтобы поспеть… А где пани Гризельда? Где Мишель? Я хочу поздороваться с ними и попрощаться.

— Князь, послушай меня. — Иеремия усадил племянника в кресло и сел сам. — Весна, как видишь, запаздывает. Дороги никуда не годятся. Да ведь и воевать не с кем. Казаки прячутся на островах. Их еще выкуривать оттуда придется. На днях я получил сведения из ставки гетмана. Потоцкий выжидает. Он отправил к Хмельницкому ротмистра Хмелевского. Все еще может уладиться миром.

— Миром?! — князь Дмитрий не сумел скрыть отчаянья.

— Но мы с тобой не будем терять времени. Мы устроим боевые учения. Завтра же! Порох я держу сухим, ибо в нынешнем воздухе мне чудится запах гари. И все же я должен огорчить тебя, князь Дмитрий. Большой войны не будет, а значит, не будет больших побед. Хмельницкий может собрать многотысячную толпу, но толпа — не армия. Толпа рассеется при первом же столкновении с нашей крылатой конницей. Впрочем, когда-то надо начинать! Вам повезло, князь. Вы смолоду познаете войну.