— Благодарю за надежду, о, вельможа! Назови своё имя, дабы я мог поминать его в своих молитвах.

   — Аскольд.

   — Да ниспошлют тебе боги здоровья и процветания, о Аскольд!..

Вельможа снял с безымянного пальца золотой перстень, передал его Вардвану.

   — Если пожелаешь сообщить в Киев какую-то важную новость, посылай вестника с этим перстнем. Этот двузубец — мой знак. Он ведом каждому воину. Вестнику не придётся заботиться ни об охране, ни о лошадях...

   — А меня любой твой человек всегда сможет отыскать в Константинополе, в регеоне Леомакелий, близ церкви Святого Симона. Пускай спросит дом врачевателя Вардвана, ему всякий укажет...

Незадолго до рассвета Вардвана, крепко спавшего на постоялом дворе, разбудил немногословный юноша, знаками показал, что следует отправляться в путь.

Помолясь на дорожку, Вардван вышел следом за отроками, которые несли конские шкуры, набитые драгоценными мехами. Вне всякого сомнения, Карвею придутся по душе подарки правителя северных варваров. Впрочем, не такие уж они варвары. У них есть вожди, есть законы. Перстень с двузубцем на всякого производит должное впечатление, всякий готов исполнить любое повеление Вардвана.

На громыхающей повозке Вардван съехал вниз, к пристани, отроки проворно погрузили на лодью конские шкуры, помогли Вардвану подняться на борт моноксида. Похоже, дожидались только чужеземца и сразу же отправились вниз по полноводной широкой реке.

Как жаль, что Вардван не понимал ни слова!

Эти тавроскифы были весьма говорливы, особенно владелец корабля, которого все называли Надёжа.

Путешествие протекало размеренно, чувствовалось, что тавроскифы вполне освоили путь до низовьев реки. Некоторое беспокойство у них вызвали подводные камни, преградившие течение реки. Однако у тавроскифов были заготовлены огромные деревянные колеса, на которые они ставили свои суда и по берегу перетаскивали их до спокойной воды.

На высоком откосе в это время находились воины, охранявшие караван от степных разбойников.

Однажды кочевники всё же напали на караван, это случилось ночью, когда утомлённые тавроскифы спали на берегу. В скоротечной схватке почти никто не пострадал.

Караван продолжил свой путь и вскоре прибыл на священный остров тавроскифов, на котором они оставляли деревянные колеса, обшивали борты связками камыша, совершали обильные жертвоприношения своим богам и ставили мачты.

Через четыре дня караван вышел в море, и вскоре взорам путешественников предстал Херсонес, в котором тавроскифы совершали торговые сделки с хазарами и греками.

Вардвану удалось попасть на торговое судно, следовавшее в Колхиду. Оттуда уже было рукой подать до Малой Азии, до славного города Тефрики, где его ожидали единомышленники...

В Тефрике Вардван имел продолжительную беседу с Карвеем, но содержание этой беседы нам, увы, неизвестно.

Перед праздником Успения Богородицы Вардван возвратился в Константинополь.

Великий логофет Феоктист явился в покои василиссы с радостью на лице.

Дождавшись милостивого кивка, поспешил изречь:

   — Ваше величество, молодого государя можно скоро женить!..

   — Слава тебе, Господи! — обрадованно воскликнула василисса. — Может быть, в браке Михаил остепенится, образумится, перебесится, наконец...

   — Есть у меня на примете одна молодая особа. Завтра же представлю её пред очи вашего величества, — пообещал Феоктист.

   — Как её имя?

   — Евдокия.

   — Что за напасть?! Уж не дочь ли она Интера? — в гневе вскричала василисса.

   — Великий логофет испуганно перекрестился и поспешил заверить рассерженную василиссу:

   — Нет, эта девушка принадлежит к славному аристократическому роду Декаполитов.

   — Не сноха ли Варды? — уточнил Игнатий.

   — Нет, — сухо поджал губы Феоктист.

   — Всюду одни Евдокии: у Варды сноха, у Михаила любовница, а теперь и жена будет Евдокией, — озабоченно сказала Феодора. — Ты в ней уверен?.. Может, все Евдокии равно склонны к распутству?..

На следующий день патриарх Игнатий служил божественную литургию в храме Святой Софии и при большом стечении народа начал проповедь с яростного обличения греховных плотских страстей.

Горожане понимающе переглядывались и бросали косые взгляды на царский придел, где впереди всех царедворцев возвышалась могучая фигура Варды. Рядом с ним, гордо держа голову, стояла его сноха Евдокия.

   — Самый губительный бич, какой диавол только мог дать людям, — это плотское вожделение! — с отвращением выговаривая каждое слово, высоким голосом восклицал Игнатий. — Греховные страсти, жаждущие плотского наслаждения, безрассудно и неудержимо стремятся к удовлетворению. Именно из них проистекают измены отечеству, именно из них прорастают преступные замыслы ниспровержения власти, именно они толкают людей на сношения с врагом рода человеческого... На прелюбодеяния и всяческие подобные мерзости подвигает отдельных людей неутолимая жажда плотского наслаждения... И это в то самое время, когда человеку даровано от Вседержителя самое прекрасное — разумная душа. Нужен ли разум похотливому скоту?! Ничто так не враждебно разуму, этому божественному дару, как плотское наслаждение. В царстве похоти не может утвердиться никакая доблесть... Это понимали ещё в седой древности, это понимаем и мы сейчас... О каком служении отечеству может идти речь, если помыслы человека заняты лишь поиском греховных наслаждений?!

Миряне нахально шушукались и хихикали, за своей спиной Варда слышал мерзкие смешки.

Евдокия стояла ни жива ни мертва.

Внешне Варда оставался бесстрастен, хотя готов был собственными руками, прямо в алтаре Святой Софии задушить обрюзгшего скопца Игнатия, осмелившегося ославить его перед всем миром.

Едва дождавшись окончания службы, Варда первым подошёл к причастию.

Игнатий окинул его испепеляющим взором и на глазах у тысячной толпы мирян... отказал всемогущему кесарю в причастии.

Набычившись, Варда пошёл к выходу.

В храме стал нарастать нестройный гул голосов, послышалось хихиканье и стеснительное покашливание...

Всемогущий кесарь получил от патриарха столь сильный удар, что следовало ожидать перемен во всей империи.

Кесарь вдруг остановился, вскинул крупную голову, обвёл глазами злорадствующее сборище, затем решительно вышел из храма. За ним поспешила Евдокия.

Толпа испуганно расступалась перед кесарем и его любовницей, закрывавшей краем белого платка лицо, багровое от стыда.

Жалкие рабы! Вам не понять, что в мире не бывает законов на все времена, равно как и нет дел, всегда неправильных. То, что годилось прежде, нынче, возможно, следовало бы забыть и отбросить, а то, что сегодня отметается, позже, вполне возможно, пригодится.

Беда лишь в том, что эти ничтожные людишки слышат только голоса людей, облечённых властью. Что ж, кесарь Варда заставит их слушать себя...

Раскинувшись на широком ложе любви, безутешно рыдала прилюдно опозоренная Евдокия, понимая, что теперь она уже никогда не сможет показаться за воротами своей усадьбы без того, чтобы не быть подвергнутой насмешкам и оскорблениям.

Варда в гневе мерил шагами огромный спальный зал и обдумывал планы мести.

В дверях недвижно застыли варанги дворцовой стражи.

Варда вскинул голову, задумчиво поглядел на северных воинов. В их жилах течёт холодная кровь, они всегда молчаливы и бесстрастны. Сейчас в целом мире не было людей более близких Варде. Они не слышат людских кривотолков, они не понимают по-гречески, и это очень кстати.