Автором этого проникновенного пассажа был Иван IV Васильевич по прозвищу Грозный.

...прибавим же к нашим сладкогласным повествованиям и эти красивейшие эпизоды как некое ожерелье из драгоценных камней, очам разума услаждение, для ушей, гак сказать, радость и увеселение...

После государственного переворота кесарь Варда стал руководить, помимо других ведомств, и логофиссией дрома.

Неизвестно, чем ему не понравился Феофилакт — может быть, показалась недостаточно гибкой спина или недостаточно верноподданническим взор, но однажды кесарь слишком явно выразил своё нерасположение к протоспафарию.

Этого было достаточно, чтобы от Феофилакта отвернулись все сослуживцы.

Всех людей в империи мучают лишь четыре желания: долголетия, славы, чинов и богатства... На одних ступенях общества они достижимы, на других остаются несбывшимися мечтаниями.

Часто в погоне за большим достоянием человек пренебрегает тем малым, что уже принадлежит ему, и в результате теряет и то малое, и большого не приобретает.

Тацит заметил, что, когда человек испуган, ему всегда самым ненадёжным представляется именно то положение, в котором он в данный момент пребывает. Стремясь поправить дело, он начинает суетиться, поминутно переменяет свои решения, и наступает конец.

Мудрость состоит не в том, чтобы знать, что нужно делать, но в том, чтобы знать: что делать прежде и что — после.

О-о-о!.. Это великое искусство — быть приближённым к царственной особе!.. В этом окружении ценят умение вовремя вставить льстивую фразу и умение походя унизить нижестоящего... Здесь всегда готовы вчерашние заслуги обернуть в проступки, едва взор начальствующего лица сменится с милостивого на гневный...

На праздник Успения Богородицы протоспафарий Феофилакт получил подарок, не совместимый ни с его титулом, ни с занимаемой должностью, — казначей логофиссии дрома выдал ему всего лишь две одежды, к тому же из ткани далеко не лучшего качества. На такой праздничный подарок вправе был претендовать младший письмоводитель, но уж никак не глава департамента.

В тот день не только сам протоспафарий Феофилакт понял, что его административная звезда сорвалась с небосклона и устремилась к закату. В логофиссии дрома ему по-прежнему подобострастно кланялся привратник, и в обширной приёмной ещё толпились посетители, просители и жалобщики, но даже мелкие писцы, обычно первыми предчувствовавшие близость административных перестановок и перемен, стали позволять себе досадные выходки, явно свидетельствовавшие о том, что руководитель уже не пользуется прежним влиянием и весом: документы, которые он поручал перебелить, переписывались несвоевременно и небрежно, гонцы то и дело запаздывали с доставкой важной корреспонденции, и даже департаментский конюх стал предоставлять для поездок по делам службы самых невзрачных лошадей.

О причинах неожиданной опалы Феофилакт мог лишь гадать: то ли чей-то навет повредил его карьере, то ли незначительная оплошность...

Было обидно, что незаслуженное отстранение от государственных дел разрушало далеко идущие планы протоспафария о служении великой христианской империи. Он видел себя историческим деятелем, а его отшвырнули, словно ненужную вещь.

У каждого человека есть несколько биографий. Есть видимая биография, известная всем, кто с этим человеком сталкивается. Но есть и тайная, воображаемая биография, известная лишь самому человеку, которой он пытается оправдаться перед самим собой за реальную несостоятельность... В этой, второй биографии Феофилакт желал занять место не в среднем административном аппарате, но в синклите и считал себя вполне достойным быть ближайшим советником миропомазанных особ... Что ж, если империя отвергает его услуги, тем хуже империи!

Спустя неделю, после долгих раздумий, протоспафарий Феофилакт собственноручно подал начальнику канцелярии прошение об отставке и назначении пенсии.

Против своего ожидания, Феофилакт никого не удивил, а начальник канцелярии, не стесняясь присутствием мелких писцов, даже позволил себе отпустить некорректную шутку о том, что выход в отставку весьма выгоден: пенсион почти не уступает жалованью, а делать вовсе ничего не нужно. А огорчения по поводу отставки неуместны, ведь в основе всех огорчений лежат две причины: обманутое своекорыстие либо уязвлённое тщеславие. Надеюсь, у тебя нет повода для огорчений, дорогой Феофилакт?

И рассмеялся весьма пренебрежительно.

На служебное крыльцо протоспафарий Феофилакт вышел бодрым пружинистым шагом, каким хаживал когда-то давно, ещё в молодости, лишь начиная служить империи. Однако, несмотря на показное бодрячество, на душе отставного чиновника лежала обида. И впервые за долгие годы Феофилакт почувствовал себя совершенно одиноким, никому не нужным.

Теперь ему оставалось лишь тешить себя надеждой, что с его уходом дела в департаменте северных варваров вовсе разладятся, запутаются и тогда кесарь Варда поймёт, какого важного звена не хватает в государственной цепи, и за Феофилактом отрядят почётного вестника, а то и собственной персоной сам кесарь явится к Феофилакту домой, немало поразив соседей...

Департаментский конюх подвёл к крыльцу старого мерина, и в иное время протоспафарий Феофилакт непременно потребовал бы замену, но сегодня он покорно забрался в седло и направил коня-ветерана к воротам, решив, что спешить-то ему теперь некуда, так что спокойная езда в некотором смысле даже предпочтительнее, нежели обычный скорый аллюр.

Смиренная кляча, состарившаяся в департаментской конюшне, привычно поплелась к арке ворот, а затем без малейших понуканий повернула направо: то ли сам Феофилакт незаметно для себя натянул правый повод, то ли коняга узнала своего седока и повезла его к дому. Но Феофилакт не желал возвращаться домой в неурочный час и потому раздражённо поморщился, на месте развернул мерина, перетянул его плетью по крупу, дабы не своевольничал, и направил к Августеону.

Впрочем, куда ему ехать, Феофилакт ещё не решил. Домой возвращаться было решительно незачем, ибо дом его был ему чужд. Жена Феофилакта много лет назад умерла родами, единственная дочь сослана в отдалённый монастырь, так что к поре наступления старости в огромном родовом особняке никого не было, если не считать вечно шаркающих подошвами по полу верных рабов.

И если в обычные дни приглушённая разноголосица рабов и вялая перебранка домашней прислуги создавали обманчивое ощущение наполненности старого дома, то сейчас (и Феофилакт был в этом абсолютно уверен) дом покажется ему холодной и мрачной гробницей, где не с кем живым словом перемолвиться.

С тихой грустью и нежной тоской вспомнил вдруг Феофилакт о почтенных приживалах и приживалках, населявших во множестве дома его столичных знакомых, помогавших в досужей беседе скоротать вечерок, но у него в доме не было даже приживалов.

Да только ли в доме не было родственных душ?

Феофилакт с запоздалой и даже обидной печалью смог констатировать, что во всём Городе у него, кроме племянника Георгия, не было никого, к кому бы он мог сейчас поехать, рассчитывая на сердечный приём, на благожелательную беседу, в которой он сможет излить свои душевные невзгоды.

Увы, с детства знакомый Константинополь отчего-то стал совсем чужим...

И у протоспафария Феофилакта, привыкшего здраво рассчитывать и обдумывать каждое душевное движение, в эту минуту не появилось даже желания размышлять: что же случилось и отчего вдруг столица стала тяготить?..

Если Город стал чужим, для чего мне в нём жить? — подумал Феофилакт, испытывая непонятное, но такое желанное облегчение. Действительно, если я не нужен этому городу, то и он мне не нужен, и потому не оставить ли мне его навсегда?

Разумеется, лучше уехать. Ибо ещё Юлий Цезарь заметил, что предпочтительнее быть первым в деревне, нежели вторым в Риме.