Когда к власти приходят люди без веры, без чести и совести, эгоисты и корыстолюбцы, доносчики и палачи, для которых слаще всего только власть, стремление первенствовать над кем угодно, хоть над десятком таких же посредственностей, — это значит, что наступила эпоха монопольной идеологии.

Не суть важно, монополия какой именно идеологии — православие это или ислам, национал-социализм или марксизм-ленинизм, маоизм или чучхе.

Для государства это первый шаг по дороге, ведущей в исторический тупик.

История Македонской династии завершилась в 1056 году, через двести лет после описываемых событий. Впрочем, это было уже другое время. XI век вошёл в историю Византии как столетие переворотов. На престоле сменилось четырнадцать императоров! Такого не было даже в кризисном VII веке, когда трон занимали десять государей.

Почему происходило медленное, но неуклонное угасание Византии?

Не в последнюю очередь это объясняется консервативностью монопольной идеологии — православия и проистекающим из монополии духовным застоем. Но ещё больше вреда принёс Византии комплекс «сверхдержавы». Будучи значительно беднее, чем арабский халифат, Византия тщилась бороться с ним на равных за мировое господство. Этот тяжкий груз Византия несла слишком долго и надорвалась.

Но оставим до поры Василия в объятиях обольстительной Евдокии Ингерины и возвратимся к Рюрику.

В первое воскресенье после весеннего полнолуния греки устраивали самый пышный из праздников — в честь возвращения к жизни их Бога.

Сорок дней до праздника греки и сами не ели мяса, и никому не подавали его к столу, так что воины уже начали высказывать конунгу недовольство растительной пищей, однако подарки, полученные по случаю Пасхи, с лихвой возместили вынужденные неудобства. Так у греков было заведено, что выдачи из казны в день Воскресения были наиболее значительными для каждого, кто служил империи.

Кесарь Варда столь щедро наградил воинов, что конунг Рюрик решил посоветоваться с Рагнаром и Эйнаром: не пришла ли пора возвращаться в родные фиорды?

Кормщики дружно сказали, что столько золота, серебра, драгоценных одежд и оружия они не надеялись получить и за все три года, а боевую славу можно поискать и поближе к родным стенам.

В столице империи было тихо, чернь присмирела, никто не покушался на императорский престол, и потому, когда Рюрик попросил Варду отпустить воинов из Миклагарда домой, правитель империи не только не попытался удержать их на службе, но, как показалось конунгу, даже испытал некоторое облегчение.

Погрузив на драккары, застоявшиеся в императорских корабельных сараях, свои сокровища, варяги пустились в долгий и трудный путь, скрашиваемый лишь ожиданием скорой встречи с родиной.

Вдоль болгарского берега Русского моря они проплыли благополучно, и на восьмой день при попутном ветре драккары подошли к поросшему густой дубравой острову, прикрывавшему вход в просторный и спокойный Днепровский лиман.

Рюрик направил драккары вдоль берега острова и стал выискивать цепким взглядом бухту, в которой можно было бы остановиться на несколько дней, дать отдых воинам и тщательно подготовиться к самому опасному участку пути — к переходу через пороги.

Плыть пришлось довольно долго, и наконец Рюрик нашёл подходящий залив.

Корабли вытащили на песок, обитые золотом головы драконов, украшавших корабельные штевни, спрятали под кожаными пологами, дабы не прогневать ненароком местные божества.

От Березани начиналась наиболее утомительная часть пути — против речного течения, без парусов, только на вёслах, да ещё и в полном боевом облачении, чтобы не быть застигнутыми врасплох степными разбойниками.

Первые два дня Рюрик позволил воинам валяться на тёплом песке, пить греческое вино и до отвала наедаться солониной, припасённой в Миклагарде.

На третий день, поручив кормщикам готовиться к плаванию по реке — убирать мачты и паруса, крепить мешки и сундуки, конунг Рюрик ушёл в густую дубраву и там втайне совершил жертвоприношение Одину, не оставляющему своими милостями смелых и отважных. На жарком костре Рюрик сжёг петуха, живым привезённого из Миклагарда, и обрадовался доброму знаку — жирная птица сгорела чрезвычайно быстро, что свидетельствовало о благорасположении божества.

И когда Рюрик, весёлый и довольный, возвращался на берег, он увидел две арабские фелуки, тихо входящие в гавань под цветастыми косыми парусами.

Завидев на песке драккары, осторожные арабы живо убрали паруса, сблизили обе фелуки и долго переговаривались между собой, верно не решаясь приставать к берегу, но затем всё же налегли на вёсла и устремились к соседней лагуне.

Рюрик из-под ладони оглядел арабских мореходов — по всему было видно, что эти торговцы не слишком заботились об охране. А фелуки сидели в воде низко, товара на них было много.

Скорым шагом Рюрик направился к своим кораблям, негромко скомандовал готовиться к отплытию, однако по десять человек с каждого драккара оставил на берегу, направив их в обход лагуны.

Драккары отчалили, и, как только головы драконов вернулись на штевни, Рюрик отдал приказ:

   — К берегу! Приготовить оружие!..

Всё было кончено в самое короткое время — арабов перебили, товары перегрузили на драккары, днища фелук прорубили топорами и дождались, пока на водной глади не осталось никаких следов.

Разглядывая тюки с пряностями, кипы шёлка, амфоры с оливковым маслом и вином, Рюрик сказал:

   — Эту добычу послал нам Один, и по праву ему принадлежит лучшая часть... Если мы будем чтить своих богов, они ещё не раз пошлют нам богатую добычу.

Под одобрительные возгласы воинов Рюрик швырнул в бушующее пламя жертвенного костра понемногу от каждого вида добычи, и над берегом поплыл аромат горящих пряностей. Вероятно, богам был приятен и вид сгоревших в их честь ковров.

Мимо Киева Рюрик намеревался пройти без остановки, однако навстречу драккарам вышли славянские лодьи, так что пришлось подчиниться настойчивым уговорам и пристать к берегу в устье Почайны. От почётного пира Рюрик наотрез отказался, но побеседовал с князем-воеводой Аскольдом на берегу.

   — Не надумал ли послужить великому кагану Диру? — вновь осведомился Аскольд.

   — Благодарю за предложенную честь, однако сейчас меня ждут дома... Возможно, через какое-то время, следующей весной...

   — Знавал ли ты конунга Сигурда?

   — Разумеется...

   — Только что прискакали гонцы от Гостомысла, поведали, как приходил к ним с большим флотом Сигурд, требовал дани. Дело обернулось печально для Сигурда — его изловили и разорвали, привязав к лошадиным хвостам.

   — Какое несчастье!.. — вырвалось у Рюрика. — Мужчина должен умирать с мечом в руке, а иначе — не быть ему с героями... Какая позорная смерть!

   — Я не советовал бы тебе возвращаться домой по Волхову, потому что словене могут причинить тебе неприятности, которых ты не заслужил...

   — Спасибо за добрый совет, князь, ибо вижу, что исходит он от чистого сердца... Что ж, откровенность за откровенность. Я знаю, что кесарь Варда нанёс великому кагану Диру несмываемую обиду... На следующее лето у Дира будет возможность славно отплатить кесарю. Нынче осенью военные корабли отправятся на Крит, воевать против арабских пиратов... Поход обещает быть долгим. Арабы доказали, что они не хуже греков умеют воевать на море, и недавно крепко потрепали имперский флот...

   — Эти сведения заслуживают внимания, — согласился князь Аскольд. — Но у греческого императора осталось довольно много воинов помимо разбитого флота.

   — Империя готовит решительный поход против еретиков-павликиан. Он намечен на следующую весну. Возглавит армию кесарь Варда, с ним уйдут за Босфор все легионы.