Бог Род, управлявший небом, тучами и грозами, был особенно страшен именно в эти жаркие июльские дни, и немилость бога Рода могла обречь на голодную смерть целые племена...

На любые жертвоприношения был готов смерд, только бы Род не погубил урожай!..

Смерд понимал, что выбиться из беспросветной нужды можно было либо нескончаемым, от зари до зари, напряжённым трудом, либо участвуя в походах дружины и рискуя собственной жизнью, либо — что было наиболее заманчивым — заручиться благорасположением богов.

Для этого следовало умилостивить волхва, ведущего постоянные беседы с богами...

Это понимал всякий смерд, и уж тем более понимал князь Аскольд.

Волхв Ярун равнодушен к золоту и серебру, неприхотлив в еде и относится с презрением к златотканым одеждам.

Чем же его задобрить?..

Летя во весь опор по степной дороге вдоль берега Днепра, Аскольд вспоминал гречанку, оставленную в киевском тереме. Небось сейчас молится своему Богу...

Город Родень был некогда построен уличами, но вскоре стал городом волхвов для всех племён, подвластных Диру.

Сюда сходились лодьи с собранным полюдьем.

Здесь готовились караваны, перед тем как уйти в дальний путь — через земли булгарские, через земли хазарские — в Багдад и Рей, Дамаск и Александрию... Нелёгким был тот путь: спустившись вниз по Днепру, нужно было пройти 300 вёрст по Азовскому морю, 400 вёрст вверх по Дону, преодолеть степные волоки, потом 400 вёрст спускаться вниз по Волге, затем идти по Каспию, вдоль западного берега, добираться до Рея и от Рея идти в Багдад через область Джебел.

А собирались в долгий путь здесь, в Родне.

Этот город был создан во славу бога Рода.

В Родне жил верховный волхв.

В этот город не пускали чужеземцев.

В Родне жили молодые ведуны, заучивали потайные слова, с которыми надлежало обращаться к богам, постигали тайны зелий и снадобий, трав и кореньев...

Волхвы на Руси всегда жили наособицу. Они были освобождены от всех повинностей, в том числе и от податной, и от военной.

Обучение было длительным — около двадцати лет.

Волхвы заучивали наизусть всю сумму знаний по астрономии и медицине, по ворожбе и лекарственным растениям.

Волхвы умышленно не записывали свои знания, дабы учение это не стало ненароком достоянием толпы...

Учились в Родне волхвы и чародеи, кудесники и обаянгаки, сновидцы и звездочёты, облакопрогонники и облакохранительники, а вблизи города обитали ведуны и ведуньи, зелейщицы и чаровницы, лихие бабы и знахарки, повитухи и костоправы, коновалы и иные целители.

Князь Аскольд прискакал в Родень перед заходом солнца, и едва он въехал в город, как заскрипели цепи, поднимая навесной мосток, медленно затворились тяжёлые городские ворота.

   — Где Ярун? — спросил Аскольд молодого вещуна, ухватившего повод княжеского коня.

   — Ярун велел тебе прийти к нему. Он у Перуна... — сказал вещун и махнул рукой в направлении Лысой горы. — Поспешай, княже...

Перетянув коня плетью, Аскольд поскакал на главную площадь города, где стояло исполинское изваяние бога Перуна, окружённое восемью кострами, которые не гасли ни днём, ни ночью.

Спокойно смотрел идол пустыми глазницами на смердов и волхвов, идущих по городской площади.

Но временами его глаза и рот вспыхивали огнём, а из чрева начинал валить клубами густой дым, слышались дикие крики...

У основания идола Аскольд спрыгнул на землю, бросил поводья подбежавшему гридю и через лаз пробрался внутрь Перуна.

Огромный идол Перуна внутри был пустотелым, с лестницей, по которой волхвы взбирались наверх.

В темноте, пряно пахнувшей травами и зельями, Аскольд не сразу разглядел Яруна, сосредоточенно вперившего взор в клубы дыма, завихрявшиеся у глаз и рта Перуна.

Волхв Ярун встревоженно оглядел Аскольда и сказал:

   — Было мне видение, брат Аскольд. Грозит тебе беда от чёрного глаза.

Аскольд свёл брови у переносицы, припоминая, с кем из черноглазых людей доводилось ему беседовать в последние дни, но не смог никого припомнить — все гриди были русыми, глаза у всех серые или голубые...

   — Гречанка! — воскликнул Аскольд. — Неужели от неё грозит мне беда?

   — Гречанка или хазарка — того не ведаю. Какое было видение, сказал, — недовольно вымолвил Ярун. — Сторонись чёрного глаза!

   — Посторонюсь, — пообещал Аскольд и грустно вздохнул.

   — Не печалуйся, брат, — сказал Ярун. — Как только опасность минует, я в тот же час тебя о том уведомлю.

   — Принеси жертвы, какие положено, только избавь меня от сей опасности, — сказал Аскольд и протянул Яруну туго набитый кошель.

   — Всё сделаю, да ведь не всё в моей власти, — вздохнул Ярун.

   — Уж ты расстарайся, брат Ярун, — попросил Аскольд. — Мила мне эта гречанка... Хоть видел её один раз, в душу запала накрепко, и покуда не полюбит она меня, не отступлюсь!

Волхв Ярун сочувственно вздохнул:

   — Чем смогу, помогу.

В летние вечера, когда на царственный Константинополь опускались невесомые и прозрачные, словно шёлк, скоротечные сумерки, густо настоянные на ароматах цветов и благовоний, площади, улицы и переулки столицы становились столь же оживлёнными, как и в благословенные для трудов праведных утренние часы, с той лишь разницей, что вечерние прогулки совершались людьми, избавленными от хлопот, а утром столичные улицы бывали заполнены деловитыми чиновниками, хлопотливыми провинциальными просителями, кухарками и экономами, водоносами и мелкими торговцами, а также подёнщиками, озабоченными приисканием занятий и пищи.

В часы заката к Царскому Портику сходились со всего Города риторы и мудрецы, богословы и философы, чтобы всласть побеседовать.

Неподалёку помещались книжные лавки, в которых тихие усердные переписчики терпеливо водили тростниковыми перьями по желтоватым лощёным листам пергамена, прислушиваясь к учёным беседам завсегдатаев, а порой и вмешиваясь в богословские прения.

В одну такую лавку зашёл Георгий, рассеянно поглядел по сторонам, увидел преподавателя философии диакона Константина и приветливо улыбнулся ему.

   — Вечер добрый! — учтиво поклонился Константин.

Диакон Константин смиренно стоял за спиной переписчика, дожидаясь, когда тот закончит списывать текст с ветхого манускрипта.

   — Если тебе встретятся где-нибудь сочинения Геродота, не откажи в любезности, сообщи мне, дабы я смог их приобрести, — попросил Георгий.

   — Для чего тебе эллинские книги? — немало удивился Константин.

   — Сегодня на занятиях Фотий неоднократно упоминал труды Геродота, вот мне и захотелось самому почитать... — смущённо стал оправдываться Георгий.

   — Читай Священное Писание, друг мой, в нём ты отыщешь ответы на все вопросы, — участливо посоветовал Константин. — Не забивай себе голову эллинскими премудростями!

   — Мне нравится история недавних царств и народов, а про них в Священной Истории ничего не написано, — несмело возразил Георгий. — Порой и самому хочется последовать примеру Геродота...

Переписчик устало вздохнул, поднял с колен исписанный свиток и протянул его Константину.

Диакон бережно принял свиток, расплатился с переписчиком и вместе с Георгием вышел на Месу.

   — Не согласишься ли ты, уважаемый диакон, разделить со мной ужин?

   — Увы, не могу, ибо меня ждут у протоасикрита Фотия, — вежливо улыбнулся Константин и поспешил удалиться.

Георгий медленно побрёл по главной улице, не поднимая глаз от каменных плит, размышляя о тайнах людского бытия, когда вдруг угодил в облако дорогих благовоний. Очнувшись, он увидел впереди себя стройную женщину, которая шла в сопровождении четырёх служанок.