— Не знаю, сможем ли мы воспользоваться твоими сведениями, — задумчиво сказал Аскольд. — Империя гораздо сильнее нас, потому и позволяет себе многое.

   — Никакие причины не могут служить помехой справедливой мести, — возразил Рюрик.

По берегу стлался дым от костров, на которых товарищи Рюрика варили обед в больших бронзовых котлах.

   — Приглашаю тебя, Аскольд, разделить с нами нашу трапезу, — пригласил Рюрик.

Киевский князь, не чинясь, вместе с Рюриком подсел к походному котлу.

Заметив вислоусого Бьёрна, Аскольд сказал:

   — Приветствую своего названого брата!.. Не желаешь ли погостить у меня?

Бьёрн почесал в затылке, ответил негромко:

   — Признаться, мне и самому не хотелось бы возвращаться туда, где меня никто не ждёт. Если конунг согласится...

   — Ты, Бьёрн, сам хозяин своей судьбы. Если тебе захочется вернуться на Побережье Туманов, мы выстроим для тебя такой дом, какой ты только пожелаешь, — сказал конунг.

После обеда Рюрик выделил Бьёрну его часть добычи, и на том расстались. Подавая пример воинам, конунг сам взялся за весло.

Полетели драккары по серо-зелёной днепровской воде, и скоро за речным поворотом скрылись стены славянской столицы.

Внимательно выслушав Аскольда, Дир сказал:

   — Вести весьма важные... За это лето успеем собрать большую дружину, построить лодьи, отковать мечи... Только бы не обмануться, узнать наверняка, что Царьград остался без боевых кораблей и без войска.

   — Завтра выходит караван на Корсунь. С ним отправится мой человек. Из Корсуни он дойдёт до Царьграда и по весне даст нам знать, что пришла пора выступать в поход.

   — Добро. Отряди гонцов ко всем князьям и боярам, ко всем племенам и родам, чтобы без шума принимались снаряжать дружины к следующему лету... Всем сказывать, что готовим поход на кагана хазарского. Довольно, мол, платить ему дань...

   — Всё сделаю, как велишь.

   — А дружину на Царьград тебе вести, — с грустью добавил Дир. — Стар я уже в походы ходить. Скоро мне собираться туда, откуда не возвращаются.

   — Не ко времени затеял ты этот разговор, — поморщился Аскольд.

   — Ещё лето погуляешь воеводой, а по весне сядешь на великий киевский стол.

Медленно катились по знойной степи громоздкие высокие фуры, запряжённые равнодушными ко всему волами. Корсуняне выгодно сбыли в Киеве свой главный товар — знаменитую корсунскую соль, и домой возвращались, загрузив фуры мёдом и воском, мехами и кожами.

Бьёрн то сидел на высокой поклаже, то спрыгивал на землю и шёл рядом с фурой, когда надоедало валяться на жёсткой укладке из бочек с мёдом, а потом вновь забирался на повозку, откидывался на спину и глядел в бездонное степное небо, слегка подрагивавшее в глазах от нестерпимой жары. Из поклажи у Бьёрна был только небольшой дорожный сундучок да плетённая из ивняка клетка, в которой негромко курлыкали и ворковали два сизаря. Не простыми были те голуби, а выученными на княжеской голубятне летунами, способными находить дорогу к родному дому, будучи увезёнными за тысячи вёрст.

Ехали корсуняне спокойно, не опасаясь нападения разбойников. С греками степняки дружили и порой выскакивали шумной ватагой наперерез медлительному каравану, предлагали купить то овец, то лошадей. Взамен просили соль и вино, но корсуняне лишь разводили руками — всё сторговали в Киеве. С тем и разъезжались по степи в разные стороны.

Однажды под вечер обоз, остановившийся для ночлега, настигла удалая шайка лихих наездников.

За вершниками в некотором отдалении летели, вздымая густые облака пыли, кибитки, запряжённые четвёрками низкорослых лошадей.

Степняки подсели к костру, в чём-то долго убеждали старшину корсунских солеторговцев, он не соглашался, упрямо отнекивался, озабоченно вертел головой.

Бьёрн подошёл поближе, спросил:

   — Что за товар они предлагают?

   — Уговаривают купить рабов, — отводя глаза в сторону, сказал старшина. — Для чего они мне, те рабы?.. Кабы девок, ещё куда ни шло. А с мужиками мороки не оберёшься, того и гляди сбегут.

Степняки подступили к Бьёрну, стали жестами подзывать к своим кибиткам.

Уступая настойчивым уговорам, Бьёрн пошёл за кривоногими работорговцами.

С одной кибитки сдёрнули лёгкий полог, обнажилась плетённая из лозняка клетка, в которой, скорчившись в три погибели, сидели молодые рабы.

   — Выбирай любого, за три золотых отдам, — сказал степняк на ломаном греческом языке.

   — Добрый человек, выкупи меня из неволи, — взмолился по-русски один раб. — Если до Киева доберёмся, получишь за меня двойную плату.

   — Путь мой лежит в другую сторону, — озабоченно сказал Бьёрн и повернулся к продавцу: — Если цену сбавишь... скажем, за два золотых, то так тому и быть, возьму этого молодца...

Степняк почувствовал в Бьёрне достойного покупателя и стал торговаться. Сошлись на двух золотых и в придачу шесть монет серебром.

Дверца клетки открылась, узник ступил на землю и упал лицом в траву. Не держали его подкосившиеся от слабости ноги.

А степняки ускакали в темноту, только пыль взвилась из-под колёс кибитки.

   — Ты чей будешь? — поинтересовался Бьёрн.

   — Киевского боярина Надёжи лодейник.

   — А имя твоё как произносится?

   — Ждан.

   — Что ж, полезай ко мне на спину, время ужинать.

Подхватив исхудавшего раба на плечи, Бьёрн пошёл к солеторговцам, хлебавшим кашу из большого котла.

   — Для чего ты его купил? — недовольно проворчал старшина.

   — Будет прислуживать мне.

Он усадил своего раба поближе к котлу, дал ему свою ложку — серебряную, с витой ручкой.

Но едва раб потянулся к каше, как ударом ноги старшины был опрокинут навзничь.

   — Когда все свободные люди насытятся, будет позволено есть и рабам, — жёстко объяснил старшина Бьёрну. — И ты здесь свои порядки не устанавливай!

   — Прости, если что не так, — виновато развёл руками Бьёрн.

Ждан отодвинулся от котла, повернулся к нему спиной и стал глядеть куда-то вдаль, может быть, на зелёную звезду, поднимавшуюся над горизонтом.

Немедленно по прибытии в Херсонес Бьёрн отправился на берег моря, чтобы узнать, не собирается ли в столицу какое-нибудь из торговых судов.

Ждан испуганно жался к своему избавителю, по сторонам глядел с опаской, словно боялся, что стражники схватят его и заключат в темницу.

У причала Бьёрн увидел славянские лодьи, подошёл ближе, и тут Ждана словно ветром подхватило.

С пронзительным криком: «Надёжа, Надёжа!..» — он устремился к молодому корабельщику, распоряжавшемуся укладкой груза.

Подойдя ближе, Бьёрн увидел, как кормщик заключил Ждана в объятия.

— Если пожелаешь, можешь купить у меня этого раба, — осторожно предложил Бьёрн.

   — Сколько просишь? — обрадованно спросил корабельщик.

   — Шесть золотых.

Не торгуясь и не прекословя, кормщик в ту же минуту отсчитал деньги.

   — Будь здоров! — сказал Бьёрн рабу и помахал на прощанье рукой.

В лодье у этого раба оказалось немало знакомых — они теребили и тормошили его, одобрительно похлопывали по плечам, наперебой протягивали всякие лакомства.

Бьёрн убрал монеты в кошель и пошёл по причалу дальше, туда, где прибрежные служители отматывали толстые канаты, готовясь отпустить тяжело сидящее в воде судно на волю волн.

   — Куда путь держишь, навклир? — спросил Бьёрн, обращая свой вопрос к старшему мореходу.

   — Мы идём в Фессалонику, чужеземец, — ответил навклир.

   — Можно с вами доплыть до Константинополя?

   — Это будет стоить две номисмы, — предупредил навклир.

   — Сговорились! — сказал Бьёрн и лихим прыжком преодолел увеличивавшуюся на глазах полосу воды между бортом судна и причалом.