Хотя Гагели и слыхал, что исмаэлиты имели опытнейших лазутчиков, которые осведомляли их обо всем, что делалось на свете, но и он не представлял себе, как далеко были раскинуты их сети, как искусно они следили за каждым человеком, особенно, если он мог быть полезен их делу. Он был обрадован неожиданным известием о Сослане, его выступлении на турнире и в то же время был крайне напуган загадочным намеком Дан-эль-Кебира, что воля Старца откроется в день турнира и жребий смерти поразит виновного. К кому относилась эта страшная фраза и кто был намечен исмаэлитами в качестве жертвы — оставалось тайной для Гагели, но он боялся задать лишний вопрос Дан-эль-Кебиру, так как исмаэлиты не позволяли никому из непосвященных проникать в их тайны. Однако слова приора о том, что они привезли с собой много золота, требовали немедленного и самого решительного опровержения, и Гагели тут же приготовил ответ, чтобы лишить Дан-эль-Кебира всякой надежды поживиться их золотом.
— Хорошо, что султан отказался выполнить просьбу царицы, — притворно вздохнул он, — а то бы мой господин оказался перед ним обманщиком. Я вам хочу чистосердечно поведать о том, что постигло меня, когда я пустился на его поиски!
И Гагели рассказал про посольство короля Филиппа, про то, как его обокрали франки, обманным путем отобрав ларец с драгоценностями; вместо свидания с султаном и обещания заплатить выкуп за пленного царевича они предали его Мурзуфлу, а сами скрылись из Дамаска.
Гагели вел свой рассказ с полной искренностью, умолчав только о том, что большая часть золота была схоронена в стане крестоносцев и слуги остались оберегать сокровища вплоть до возвращения царевича. Он пристально следил за тем впечатлением, какое производили слова его, и был удивлен, что Дан-эль-Кебир весьма равнодушно отнесся к сообщению о краже драгоценностей и ничем не проявил своей заинтересованности к ускользнувшей из их рук богатой добыче. Видимо, он был озабочен совсем другим, и Гагели привлекал его внимание не как хранитель ценностей богатейшей царицы на Востоке, а по соображениям более глубоким, касавшимся самих основ их тайного учения. Приор не шевелился, предавшись размышлениям. Наступившее молчание было тем тягостней для Гагели, что он не мог проникнуть в тайные намерения Дан-эль-Кебира и, находясь во власти изощренных врагов, мог каждую минуту ждать от них жестокого приговора. В своей гордости, презирая требования человеческого ума и сердца, исмаэлиты не поддавались ни доводам рассудка, ни жалости и состраданию. Они с упорной последовательностью и свирепостью уничтожали всех тех, кто мешал распространению их господства или выступал открыто против их секты. Дан-эль-Кебир, сумрачный и непроницаемый, с большими черными глазами, горевшими огнем, которые не в состоянии были потушить даже его преклонные годы, заставлял одним своим видом печально и тревожно сжиматься сердце Гагели и не ожидать от судьбы впереди ничего отрадного. Как бы кончив пытку молчанием, приор вдруг выпрямился и с несвойственной ему живостью повернулся к Гагели.
— Ты спрашивал, почему греки предали тебя нам, и просил разгадать эту томящую тебя загадку. Принц Дука, по прозвищу Мурзуфл, хорошо знаком с нашим учением и никогда не препятствовал нам проникать в греческие владения, а мы не утруждали его нашими набегами и кинжалами. Передав тебя нашему братству, он оказывал нам услугу, полагая, что вслед за тобой явится к Старцу и сам посланник царицы, который давно служит предметом нашего внимания. Мурзуфл не мог сам захватить его, не имея достаточно вооруженной силы. Он обращался к нам за помощью, но наш начальник распорядился принять тебя в качестве пленника, надеясь через тебя связаться с вашей гордой царицей. Когда же явится за тобой царевич, то мы условились передать его константинопольскому императору Исааку, если не получим от него того, что нам нужно.
Услышав это откровенное признание, Гагели мысленно благословил судьбу, разлучившую их с Сосланом. Теперь он желал только одного, чтобы весть о его пленении не дошла до царевича и он не ринулся бы по своей горячности к исмаэлитам, где мог найти для себя погибель.
— Никогда еще ни один повелитель не жертвовал своей жизнью ради раба и не пускался из-за него в отчаянное предприятие, — возразил Гагели, — ибо так положено от века, что слуга — для господина, а не господин — для слуги. И напрасно Мурзуфл думал, что посланник царицы отправится на мои поиски. Если ему не удалось получить крест у султана, то он не задержится в Акре и уедет в Иверию.
Говоря так, Гагели хотел лишить Дан-эль-Кебира надежды на прибытие Сослана, чтобы тем самым склонить его к мысли даровать свободу ему и Мелхиседеку. Но Дан-эль-Кебир усмехнулся, угадав его тайные мысли и удивляясь его недальновидности и недогадливости.
— Известно ли тебе, — вдруг спросил он, — что наше учение имеет своих последователей в вашей стране? Многие из ваших князей, хотя и именуют себя христианами, втайне поддерживают отношения с нами. Да будет тебе известно все это!
Горделивое указание Дан-эль-Кебира на то, что в Иверии существуют последователи их секты, только подтвердило давнишние подозрения Гагели, раскрывая перед ним многое непонятное в поведении иверских князей, гордившихся своей распущенностью и вольномыслием.
В то же время сообщение Дан-эль-Кебира бросало свет на занимавшую его мысль о таинственном посланце Иверии, который, наверно, уведомил исмаэлитов о поездке царевича в Палестину и обо всем, что приключилось с ними в дороге. «Это в своем роде лазутчик, — подумал Гагели, — и нет ничего удивительного в том, что приор все знает и поражает новичков своими сведениями обо всем, что делается на свете».
Однако Гагели было нестерпимо признаться, что Дан-эль-Кебир имел основания считать Иверию в числе тех стран, куда он мог простирать свои виды на господство.
— Мне мало известно об этом, — уклонился он от прямого ответа, — у нас одинаково интересуются как парсизмом, так и эллинизмом. Все учения, заносимые к нам с Востока или с Запада, имеют своих приверженцев и свободно распространяются.
— Тем хуже для вас и лучше для нас, — с мрачной иронией возразил Дан-эль-Кебир. — Там, где возникает много учений, там и много заблуждений. Я хотел бы просветить тебя, чтобы ты сделал дело, полезное не только для твоей жизни, но и для твоего отечества. Имей в виду, что даже пророки ставили земные цели выше небесных и имели последователей для того, чтобы утвердить свою власть на земле.
Гагели не промолвил ни слова, желая, чтобы приор высказал свои мысли до конца, и подождав немного, Дан-эль-Кебир с важностью продолжал:
— Царица ваша была бы мудрейшей на земле, если бы приняла наше учение и опиралась на наших последователей. Тогда царство ее процветало бы и не было бы обречено на смуту и кровопролитие. Я предлагаю тебе вступить в наш союз, чтобы, вернувшись на родину, ты предохранил от многих бед свою царицу и приобрел друзей там, где у нее до сей поры были одни враги и противники.
Предложение Дан-эль-Кебира вначале вызвало сильное возмущение у Гагели. Он хотел даже крикнуть надменному исмаэлиту, что напрасно он думает завлечь в свой нечестный союз подданного великой царицы и посеять вражду между ним и царевичем Сосланом, но вслед за вспышкой гнева наступило глубокое раздумье, и он долго не отвечал Дан-эль-Кебиру. Гагели понимал, что его согласие на предложение приора означало одновременно свободу и беспрепятственное возвращение в Иверию. Отказ, напротив, влек за собой заточение, а в случае явного противодействия — неминуемую смерть от рук федави. Он невольно задал себе вопрос: должен ли быть правдивым перед этими изуверами и вместе со своей правдивостью накликать новую беду на Сослана или, прибегнув к обману, спасти царевича и самому выбраться на волю? Пока Сослан находится в Палестине, он в любой момент мог подвергнуться нападению федави и, не будучи предупрежден Гагели, случайно сделаться их жертвой. Обдумав все это и предвидя, сколько несчастья может принести его откровенность и заносчивость перед Дан-эль-Кебиром, Гагели решил действовать с крайней осмотрительностью, не оскорбляя приора и не вызывая его мщения. «Наши князья, — с иронией подумал он, — наверно, вошли в сношения с исмаэлитами с целью избавиться от царевича. Недаром многие из них кичатся вольнодумством, забывая, куда ведет их эта опасная дорога!»
