— Выманить у него как можно больше золота и подольше не возвращаться в Акру.
Видя, что он сам был причиной их праздности и своими щедрыми подачками приучил жить широко и развлекаться на чужой счет, Гагели подумал, что самое лучшее заставить рыцарей самих изыскивать средства к легкому существованию в Дамаске. На очередное требование Густава дать им деньги Гагели ответил учтивым, но твердым отказом.
— Храбрые рыцари! Как вам известно, я не жалел золота, чтобы вы совершили свое путешествие с приятностью, ни о чем не заботясь и ни в чем не имея недостатка. Но средства мои иссякают, а судьба пленника может иметь зловещий конец, если мы не поспешим с его освобождением, и мы должны спешить с выполнением поручения короля Филиппа.
Ответ Гагели заставил Рауля вспыхнуть от раздражения и досады, и он, не стесняясь, осадил его.
— Не твое дело вмешиваться в наши переговоры с султаном и назначать сроки для нашего свидания с ним! Мы сами знаем, когда нужно освободить твоего господина, и обойдемся без твоей помощи.
Резкий окрик Рауля вывел из равновесия Гагели, который терпеливо сносил всю дорогу придирки и насмешки франков, но теперь готов был жестоко наказать зарвавшегося обидчика, не думая о дальнейших последствиях своего поступка. Он бы не удержался и ударил Рауля, но вдруг заметил холодный, как бы подстерегающий взгляд Густава. Рука Гагели застыла: трезвый рассудок взял верх над гневной вспышкой, и он вдруг отчетливо увидел всю безвыходность своего положения. Все бумаги и грамоты с пропусками и разрешениями находились у Густава, в случае ссоры он, не задумываясь, предал бы его мусульманам. Гагели не только не получил бы доступа во дворец султана, но, не имея документа, разрешавшего ему въезд в Дамаск, он как перебежчик или, того хуже, как лазутчик немедленно был бы заключен в темницу. Это ужасное предположение заставило Гагели моментально измениться, принять вид грубоватого, придурковатого слуги, с которого нельзя было много взыскивать и требовать.
— Вы без меня никак не обойдетесь, храбрые рыцари, — с видимой покорностью сказал он. — Я со своим повелителем изъездил все страны и могу такое рассказать султану, что он согласится немедля отпустить моего господина. Помимо того, я имею золото, предназначенное для его выкупа, и должен лично передать его Саладину.
— Ежели ты рассчитываешь больше на свои слова, чем на силу имени французского короля, — запальчиво произнес Рауль, — тогда отправляйся сам к султану и хлопочи за твоего господина. А золото короля Филиппа передай нам, и мы распорядимся им по своему усмотрению.
Гагели понял, что своей прямотой и настойчивостью он не только не ускорил желанное свидание с Саладином, но восстановил франков против себя, разжег в них еще большую жадность к деньгам и сильно повредил делу освобождения Сослана. Кроме того, сообщив им, что король пожертвовал золото для посылки султану, и прославляя щедрость, Гагели никак не мог раскрыть правду франкам, чьим золотом он распоряжался. Он вынужден был ограничиться обещанием, что Сослан вознаградит их за услуги, когда выйдет из плена.
Густав сохранял подозрительное молчание в течение всей беседы. Он не сделал ни одного замечания, не оборвал Рауля и не выразил досады по поводу отказа Гагели дать им денег. Его выдержка и невозмутимое спокойствие были гораздо опаснее, чем несдержанная резкость Рауля, который болтливостью мог выдать их тайные намерения и заставлял Гагели быть бдительным. Густав был дальновидней и хитрей, чем его самонадеянный и заносчивый спутник, не умевший обуздать свои страсти и легко подчинявшийся любому влиянию. Гагели успел заметить, что Густав, волнуясь, начинал медленно разглаживать свою длинную бороду. И теперь эта привычка выдала его беспокойство, показывая, что он старался охладить себя и трезво взвесить создавшееся положение. Он отпустил Гагели спокойно, сказав, что они обсудят как нужно им действовать дальше, и тогда известят его о своем решении.
В тот же вечер между франками произошел бурный разговор. Рауль был возмущен поведением Гагели и намеревался во что бы то ни стало проучить, как он его называл, «дерзкого плута».
— Я раскаиваюсь, что отправился в путь, приняв те унизительные условия, какие угодно было предложить нам его величеству, — с негодованием говорил Рауль. — Король может распоряжаться государственной казной, но только не в ущерб благородным рыцарям, которые сражаются под его знаменами. Прилично ли нам быть в зависимости от какого-то Пуртиньяка, который присоединился к нашему отряду ради корыстных побуждений. А теперь, пользуясь именем французского короля, хочет на его золото выкупить своего господина, подвиги которого еще нигде и никем не были прославлены. Я предлагаю бросить это дело как унизительное для чести франкских рыцарей.
— Безрассудно бросать дело, хотя и начатое по нашему недомыслию, но которое может иметь весьма благие последствия, если мы не будем терять голову и проявим умение кончить его в нашу пользу, — наставительно произнес Густав. — Искони известно, что, если вовремя не исправишь совершенной ошибки, она повлечет за собой великое множество новых ошибок. Неприлично благородным рыцарям находиться по соседству с золотом и не иметь в кошельках достаточного количества монет для удовлетворения своих скромных потребностей. Подобная жалкая оплошность не принесет славы ни одному порядочному рыцарю. Благоразумие говорит нам, что для выкупа неизвестного пленника хватит и одного сокола, которого король посылает в дар Саладину. Наша рыцарская честь требует, чтобы распоряжались золотом мы, королевские послы, кому вверено вести переговоры с султаном, а не простой слуга, которого я не взял бы привратником, чтобы охранять свое имущество. Надо приложить все усилия, чтобы Пуртиньяк отдал нам то, что у него имеется.
Ясная и простая мысль Густава, притом выраженная в грубоватой форме, заставила Рауля вспыхнуть от удовольствия, хотя он и поспешил оговориться:
— Повеление короля — закон для его подданных. Было бы непристойно навлекать на себя подозрение в корыстолюбии в то время, когда мы больше всего озабочены тем, что король сделался жертвой излишней доверчивости.
— Изворотливость всегда лучше прямодушия. Разве не в наших силах отнять у сего грубияна золото, которое не принадлежит ему, и затем сговориться с султаном о выкупе? Королевская казна не оскудеет от того, если Саладин получит меньше золота, а добрые рыцари прилично отдохнут в Дамаске, как полагается, за их доблестные подвиги. Ты увидишь, что это пойдет одинаково на пользу как тем, кто обременен золотом, так и тем, кто нуждается в этом драгоценном металле.
Рауль был несколько озабочен решительностью Густава. С одной стороны, он боялся ответственности перед королем, который мог дознаться об их нечестном поступке и изгнать из своей армии, с другой — ненасытная алчность толкала его на преступный путь, привлекая возможностью безнаказанно получить богатую добычу, вырвав ее из рук надоевшего им Пуртиньяка. Густав, видя его колебания, подкрепил свое предположение еще более вескими соображениями.
— Кто пострадает при этом деле? — продолжал он. — Разве мы пренебрегаем повелением короля и отказываемся платить выкуп за неизвестного рыцаря? Мы предложим Саладину столько золота, во сколько оцениваются христианские невольники на дамасских рынках. Может также случиться, что султан, получив ценный подарок от короля Филиппа — сокола, из любезности откажется от золота или же удовольствуется тем, что мы предложим ему за выкуп пленного. Таким образом, мы никому не причиним убытка, кроме султана, который является врагом христиан, и наше золото наверняка употребит на военные нужды, сражаясь с нами под Акрой. Что же касается нашей совести, то уверяю тебя, что наш прелат легко отпустит нам подобное прегрешение, вменив его нам в заслугу.
После небольшого колебания Рауль согласился с его доводами, что недоплата Саладину известной части золота не является тяжелым бременем для совести европейских рыцарей. Напротив, это в известной степени исправит ошибку короля, который соперничал в щедрости с Ричардом Английским и часто совершал безрассудные траты.
