— Поликарпа не избирай, — прибавил Микель, — он суеслов и тщеславен. Сын покойного императора Андроника, царевич Алексей, покорен, но без ума. В случае нужды можно избрать и его, благо он под рукой.

Абуласан вздохнул, зная, что царица никогда не согласится выйти замуж за слабовольного и неказистого греческого царевича, которого она из милости держала при своем дворе, спасая от преследований нового византийского императора Исаака, убийцы его отца Андроника.

— Царица в летах, ей исполнилось тридцать два года, — продолжал патриарх. — Пора думать не о любви, а о том, чтобы даровать наследника Иверии. Предоставляю твоему благоразумию распорядиться этим делом. Оповести всех, кого нужно, и более всего изыщи способы, как удалить крамольника из столицы, дабы он не сеял возмущение и не отвращал царицу от церкви.

— Кто может удалить человека, который подобен тигру и по силе и храбрости не имеет равного? — с живостью возразил Абуласан и прибавил: — Заметили ли вы, Ваше святейшество, что Гагели открыто вместе с ним явился в церковь? Он издавна отличался вольномыслием, уста его полны злословия и кощунства, многие через него впали в соблазн и непокорство.

— Святая истина, — подтвердил Микель. — Но скажи мне, на кого мы можем положиться? Кто может служить опорой в такое смутное время? Чиабер? Двоедушен в мыслях, и на совести его лежит предательство. Не подобает забывать, что он был приближенным покойного царевича Демны и во время восстания первый изменил ему и перешел на сторону Георгия III. Темное дело, о чем до сей поры не могу вспомнить без содрогания!

— Не беспокойтесь, Ваше святейшество. У нас есть опора — Русудан, — утешил его Абуласан. — Она имеет влияние на царицу и не питает особого расположения к царевичу, хотя воспитывала его наравне с племянницей. Она больше всего боится смуты и недовольства в государстве и не допустит, чтобы царица затеяла ссору с Вашим святейшеством из-за любви к царевичу.

— Хорошие мысли приятно и слушать, — благосклонно произнес Микель. — Иди с миром. Благословляю тебя и разрешаю!

И он поднял руку, привычным жестом благословил Абуласана и отпустил его. Он вполне полагался на опытность своего советника, который действовал всегда мягко, осмотрительно, зато наносил противнику удары меткие и сокрушительные.

Абуласан вышел от патриарха крайне встревоженный.

Патриарх, оставшись один, впал в тяжелое раздумье. Хоть он и был убежден в виновности царевича Сослана в убийстве наследника престола Демны и эта уверенность как бы вынуждала беспощадно преследовать и подвергать изгнанию жениха царицы, тем не менее последняя беседа с ним в алтаре произвела на патриарха сильное впечатление и заставила поколебаться в своем мнении. Микель был человек с фанатическим складом ума и считал своим долгом охранять чистоту церковных уставов и канонических правил и не отступать в борьбе с нарушителями закона и нравственности. Этой чертой его характера пользовались наиболее умные и тонкие его последователи и сторонники, вроде Абуласана, и разжигали в нем искру той пламенной ненависти к врагам церкви, что заставляла его иногда применять самые жестокие меры воздействия против мнимых нарушителей закона. Огонь этой ненависти сторонники Абуласана очень искусно направили против Сослана, приписав ему загадочное убийство царевича Демны и стремление захватить престол в Иверии.

Микель всегда действовал прямолинейно, без колебаний, не вдумываясь в последствия, к которым приводила его крутая расправа с противниками. Впервые почувствовал он раздвоение в мыслях и острое сомнение в правоте своих проступков.

Микель глубоко вздохнул и промолвил про себя:

— Суета сует и всяческая суета, — затем он погрузился в чтение правил, готовясь к завтрашнему богослужению.

Между тем народ, почуяв что-то неладное, долго не расходился. Нашлись предсказатели, вещавшие о временах страшных и лютых, о княжеских междоусобицах, нашествии иноплеменников, напоминавшие народу о гибели царевича Демны и о том ужасном восстании, которое потрясло всю Иверию в конце царствования Георгия III.

Среди толпы выделялся оружейник Арчил, далеко известный мастерством по выделке оружия; его внимательно слушали. Своим ремеслом Арчил был связан с придворными кругами и хорошо знал про острую борьбу, что велась вокруг царицы.

— По всему видно, смута начинается, — говорил он. — Царица добра, да маломощна, а царевича патриарх не принял. Кому бороться против князей? Лютые времена идут! Никого не оставят в покое.

Народ с тревогой расходился домой. С тем же тяжелым чувством неизвестности возвращался Арчил в свою мастерскую, где его ждала кропотливая, напряженная работа. Он шел медленно и думал о том, что произошло в храме, пытался представить, как все это могло отразиться на его жизни и изменить установившийся порядок в стране. Он несколько успокоился, видя шумное оживление на улицах, караваны верблюдов с товарами и слыша привычный разноголосый шум мелких торговцев, перебранку пешеходов в узких переулочках, крики мальчишек, — все это сливалось в общий веселый гул, показывавший, что жизнь в городе текла, как всегда, без каких-либо намеков на грозившую смуту и беспорядок.

Множество садов, цветников украшало город, но особенную красоту ему придавали обширные княжеские поместья с бесчисленными строениями — тут были птичники с большим количеством птицы, псарня, соколиная охота, дворовые службы, окруженные высокими крепкими стенами, превращавшими жилища князей в неприступные замки. Вся эта великолепная панорама, обрамлявшая город, напоминала Арчилу, с одной стороны, о приятной, беззаботной жизни, а с другой — о той борьбе, что шла между князьями и царицей. Поднимаясь выше к горе, Арчил видел знакомые глиняные сакли с плоскими крышами, служившими террасами, где прогуливались женщины с детьми и спали в летние ночи.

Длинный квартал был занят ремесленниками; тут жили и работали многочисленные башмачники, кожевники, меховщики, золотых и серебряных дел мастера, шелкопрядильщики и оружейники. Все они работали при открытых дверях. Арчил остановился возле знакомого башмачника и разговорился с ним. Тот делал сафьяновые сапожки, заказанные каким-то иноземным рыцарем для подарка знатной синьорине; это была такая тонкая и искусная работа, что Арчил невольно залюбовался его мастерством.

Башмачник Вальден рассказал ему, что английские купцы, проезжающие через Иверию в Китай и обратно — из Китая в Европу, всегда делают много заказов, особенно интересуясь башмачным и шелкопрядильным производством.

— Торговля идет широкая, — говорил Вальден, — караваны то и дело нагружаются товарами и двигаются на восток. А оттуда привозят к нам драгоценные камни. Таких изумрудов и бирюзы, как в Индии, нигде нет. Бирюза особенно ценится среди мусульман, которые верят, что она приносит счастье. Вальден показал ему изготовленные образцы обуви; одни из них были умело и тонко оторочены мехом, другие разрисованы узорчатой вышивкой из самоцветных камней, и все они были такие нарядные и дорогие, что скорей походили на изделия для украшения, чем на обычную обувь.

Вальден был умным и толковым ремесленником, тонким политиком, знал жизнь и всегда безошибочно чувствовал, за кем нужно следовать. Он имел заказчиков, главным образом, среди приезжих иноземных купцов, которые прекрасно знали обо всем, что делалось в Иверии. Он успокоил Арчила, сказав, что во всех странах идет сейчас борьба между князьями и королями, что народ хочет порядка и твердой власти и не пойдет за князьями. Вальден доказал Арчилу, что не только для ремесленников, но и для всех людей в стране желательней иметь одну царицу, чем сотни князей, которые расправляются с населением как им угодно и не считается ни с какими законами.

— Что касается нашей царицы, то она насквозь видит всех смутьянов и никакого беспорядка не допустит, — закончил он.

Арчил, повеселевший, распрощался с ним и пошел в мастерскую. Возле дома он встретил Мелхиседека, знакомого оруженосца, который сопровождал многих витязей в походах и неотлучно был с царевичем Сосланом во все трудные минуты его жизни. Дом Арчила, как и все дома, был построен из глины, скрепленной землей и известью, свет проникал через узкое отверстие. Внутри было душно, темно, грязно.