В храме поднялся шум. Сторонники Тамары громко выражали свое возмущение резкой выходкой патриарха, но шум и общее замешательство поднялись с еще большей силой, когда царевич Сослан, покинув Тамару, вдруг быстро вошел на амвон и боковой дверью прошел в алтарь. Возле царицы остановились молодые рыцари, сопровождавшие Сослана. Один из них попросил разрешения последовать за царевичем в алтарь, но царица сделала знак рукой, отклоняя его намерение, и отойдя направо, поднялась на клирос, чтобы приложиться к иконе Спаса. Видно было, что она не хотела ни перед кем обнаруживать своего волнения от нанесенного ей оскорбления, так как хорошо понимала, что патриарх сейчас мог причинить непоправимое зло человеку, обреченному на несправедливые притеснения и гонения. Эта мысль сильно угнетала Тамару, но она сохранила твердость духа, помня, что там, в алтаре, решался вопрос не только ее личной судьбы, но мира и спокойствия в государстве.

Она долго стояла перед иконой Спаса, всматриваясь в темный лик, как бы моля о пощаде; глубокая тишина воцарилась в храме, и никто не осмеливался нарушить безмолвие, с трепетом ожидая исхода встречи царевича с патриархом. Простые сердца были растроганы скорбью царицы, которая владела обширным государством, но оказалась в плену у недоброжелателей и не могла распоряжаться своей жизнью. Но сочувствие и горесть они не могли ничем выразить ей, кроме почтительного молчания, так как опасались озлобить всесильного патриарха и настроить его на крутые и жестокие решения и поступки.

Русудан, не ожидавшая от беседы ничего хорошего, не хотела больше задерживаться в храме и тихо упрашивала царицу ехать вместе с нею во дворец, убеждая, что ее присутствие может только повредить царевичу и сильней раздражить патриарха.

Тамара, сопровождаемая Русудан, направилась к выходу, за ней последовали придворные и молодые рыцари, тихо обсуждая между собой последние события и грозясь открыто выступить против патриарха, если он посмеет вновь изгнать из Иверии царевича.

Между тем Сослан, войдя в алтарь, направился к патриарху.

— Святой отец! — с учтивой вежливостью произнес он. — Я пришел к Вам в это святое место, чтобы положить конец нашей вражде. Я подошел к Вам с чистой душой вместе с царицей, надеясь, что вы благословите меня в знак примирения и прощения, хотя я ни в чем не виноват перед Вами. Но Вы лишили нас пастырского благословения и всенародно оскорбил меня и царицу. Я спрашиваю Вас, кто будет отвечать перед богом, если мир в стране будет нарушен и меч обрушится на голову вероломных?!

Микель, вначале ошеломленный его появлением в алтаре, куда входили только священнослужители и приближенные к нему лица, вскоре пришел в себя.

— Нет, не будет моего благословения отступнику! — гневно возвысил он голос. — Немедленно удались отсюда!

В другом месте и с другим лицом царевич не сдержал бы своего гнева, но теперь совсем иные чувства — сильней гордости, сильней обиды и негодования — наполняли его душу, невольно заставляя смириться и продолжать беседу с патриархом. Он знал, что патриарх имел власть вновь разлучить его с Тамарой, и решил любой ценой добиться согласия на их брак, претерпев все резкие и заносчивые замечания Микеля.

— Святой отец! Вам ведомо, что я не отступник от веры, не заражен ересями и потому не заслуживаю от Вас столь тяжкого осуждения. Клянусь перед святым престолом, что я явился сюда не Для отмщения своим врагам, а для того, чтобы покончить нашу распрю и водворить мир в стране. Благословите наш брачный союз с царицей, и благоденствие водворится в Иверии.

Последние слова царевича привели патриарха в сильнейшую ярость. Потрясая посохом, вне себя от гнева, он с горячностью, неподобающей его сану, воскликнул:

— Как ты смеешь, дерзновенный, простирать свои помыслы к царскому престолу! Разве ты забыл, что совершил страшное преступление, за которое будешь, вечно гореть в геенне огненной! Немедленно удались отсюда!

Он наступал на него, как бы бесповоротно и навсегда изгоняя от себя, и не столько слова, сколько его лицо и резкие движения, воочию сказали Сослану, насколько безнадежна и бесцельна была сделанная им попытка склонить патриарха к примирению.

— Опомнитесь, святой отец! — воскликнул он. — О каком преступлении Вы говорите? Разве не клялся я перед святым престолом, что руки мои невинны в смерти царевича Демны и что вражеские измышления приписали мне его злодейское убийство? А если Вы хотите простереть свою власть и на сердце царицы, да будет Вам ведомо, что над ее сердцем никто не властен, кроме бога! Остерегайтесь ввергать ее в пучину горя и отчаяния!

— Уйди от меня, сатана! — глухо произнес Микель, видимо озадаченный словами Сослана, но вслед затем разъярился еще сильнее и вскричал! — Покайся, пока не поздно, ибо на тебе невинная кровь царевича Демны! По закону он должен был наследовать престол Иверии. Уйди от меня, цареубийца, дабы я не предал тебя анафеме!

— Ваши приспешники измыслили эту гнусную ложь, чтобы лишить меня права быть царем Иверии! — в запальчивости воскликнул Сослан, но, вспомнив, с какой целью он явился в храм, тихо закончил: — я пришел искать мира и не хочу вспоминать то зло, которое Вы причинили мне и царице.

— Нет мира между нами, — ответил коротко Микель. — «Не мир, но меч!»

— Не мир, но меч! — повторил Сослан и, уже не помня себя, кончил: — Пусть будет так! Вы раскаетесь в своих словах, но будет поздно. Помните: «Взявший меч, от меча и погибнет».

Он отвернулся и, не заметив притаившегося в темной нише алтаря Абуласана, поспешно направился к выходу. Опустив голову и не глядя ни на кого, движимый горем и тоской, он покинул храм, за ним последовали сопровождавшие его рыцари. Они сели на коней и, едва протиснувшись сквозь плотные ряды богомольцев, быстро скрылись, сопровождаемые дружными и громкими возгласами одобрения и сочувствия.

После его ухода Абуласан вышел из своего убежища и начал тихо беседовать с, патриархом, предварительно заперев все двери и обеспечив себя, таким образом, от всякого неприятного вторжения.

— Ваше святейшество! — говорил он. — Мы слишком положились на благочестие царицы, не приняв в разумение, что по молодости лет она будет избирать себе жениха, внимая голосу страстей, а не рассудка. Попечение о благе отечества нашего настоятельно требует, чтобы мы, не медля, приняли все меры к обеспечению спокойствия и порядка в государстве. Крамольник не остановится перед тем, чтобы поднять восстание в столице, а царица может встать на его защиту.

— Царица — послушная дщерь церкви. Она не преступит наших повелений, — внушительно ответил патриарх. — Что делают западные отцы церкви, то сделаем и мы властью, данной нам свыше. Собери всех, кто печется о благе отечества, сегодня вечером в моих покоях, но собери людей испытанных, верных, коих присутствие приведет к единомыслию, а не покорству. На сем совещании мы изберем достойного супруга нашей царице, незапятнанного, могущего с честью наследовать престол Иверии.

— Подобное совещание предпочтительней собрать не торопясь, тщательно подумав и подыскав подходящего жениха для царицы, — промолвил Абуласан. — Известно, сколько достойных людей ищут руки царицы, сколько влюбленных царевичей потеряли из-за нее головы, необходимо сыскать такого человека, который был бы всецело обязан нам своим избранием и не выходил из нашего повиновения. Следует избрать единоверца, вроде Поликарпа, сына греческого императора, который больше думал бы о своей любви к царице, чем о делах государства, о которых мы сами позаботимся.

— Трудное ты затеял дело! — сокрушенно вздохнул Микель и опустил голову. Замужество царицы всегда представлялось ему неразрешимой задачей, так как ни один жених не мог удовлетворить требований патриарха, который хотел иметь в одно и то же время послушного царя и строгого мужа, могущего держать в своих руках царицу и оказывать на нее влияние. Он меньше всего интересовался мнением самой царицы, полагая, что она должна принести свою личную судьбу в жертву интересам государства.