Он очнулся, открыл глаза в тот момент, когда смолк голос Мхаргрдзели и в покоях водворилась тишина. Он испуганно посмотрел на царицу, но взгляд ее был устремлен мимо него. Она, видимо, ждала его пробуждения, полагая, что он забылся от утомления или печали. Захария молча стоял перед царицей, ожидая, когда она его отпустит. Юрий в страхе понял, что свидание кончилось, царица ждет, когда они удалятся, и она останется одна в своих покоях. Но мысль о расставании так ужаснула Юрия, что он в волнении приподнялся, обернулся к Мхаргрдзели и решительно заявил:

— Мой добрый Захария! Не сетуй, что тебе придется одному совершать свой путь обратно! Завтра утром ты явишься ко мне, мы закончим наши переговоры. Готовься к выступлению, которое, по всему видно, сулит нам победу! Пускай трубят трубы и знамена развеваются в столице!

Мхаргрдзели про себя одобрил намерение Юрия, но внешне отнесся безразлично к его словам. Он почтительно простился с царем и сказал, что будет ждать его распоряжений и сделает все необходимые приготовления к походу.

Тамара менее всего желала сейчас оставаться наедине с Юрием, но из деликатности молча отпустила Мхаргрдзели, проводив его долгим и сожалеющим взглядом.

После ухода Захария, в покоях некоторое время господствовало безмолвие, как будто каждый любезно предоставлял другому право начать свою речь первым.

Но как ни избегала Тамара опасного столкновения с Юрием, она ясно видела по его выразительным взглядам, что он возложил слишком большие надежды на свидание с нею и готов был выдержать самое лютое испытание, лишь бы она не удалила его от себя и не напоминала о Сослане. Свидание предстояло тягостное и мучительное. Тамара решила дружески повлиять на Юрия, склонить его к мысли добровольно расстаться с нею и покинуть навсегда Иверию. Но объяснение началось иначе, чем она предполагала. Прежде чем она успела подумать и подготовиться к беседе, Юрий стремительно бросился к ее ногам и зарыдал, будучи не в состоянии произнести ни слова. Испуганная таким бурным и неожиданным проявлением чувства, Тамара хотела успокоить Юрия, но чувствовала свое полное бессилие перед человеком, который ничего не просил, не требовал, а только слезами и немыми страданиями молил о милости и снисхождении. А между тем это был царь и венчанный муж ее, терпевший столько времени ее пренебрежение и холодность.

— О, солнце светлое! О, милая, желанная! Ненаглядная и прекрасная! — восклицал Юрий, целуя ее ноги и как бы находясь в забвении. — Ты всем даруешь тепло, отраду и радость! Зачем ты меня одного безжалостно изнурила немилостью и презрением и безвременно сводишь в могилу? Разве мало тебе терзать мою душу, обагрять кровью мое сердце, которому смерть стала милее жизни?

Тамара с содроганием прислушивалась к его речам, не замечая, как из глаз ее текли слезы жалости и сострадания. Она не прерывала его излияний, но оставалась неподвижной, боясь усилить его возбуждение как излишней строгостью, так и мягкостью и участием. Она уже больше не могла ни о чем думать, как только о том, как бы вернуть ему утраченную силу жизни, могущую погасить пламя любви и облегчить его страдания.

— Мужайся, царь! — тихо промолвила она, и в голосе ее зазвучала неслыханная им до того проникновенная нежность и ласка. — Помни — бранные подвиги залечивают сердечные раны. Не подобает сыну великого государя Андрея Боголюбского терять мужество, проливать слезы и забывать про свою честь и славу!

Юрий вспыхнул и встрепенулся не столько от слов, сколько от нежных и мелодичных звуков ее голоса: он поднялся и с гордостью произнес:

— Ни про честь свою, ни про славу я не забывал, и нет бесчестья в любви моей к той, величию, красоте и уму которой дивятся все народы. Затмила ты мою душу, и здесь, у твоих ног, я обрету себе или погибель, или счастье, а вместе с ним и честь, и славу!

В его словах прозвучала непреклонная решимость не отступать и не уходить отсюда до тех пор, пока царица не сжалится над ним и не дарует ему свою любовь и милость.

Видя, что он несколько пришел в себя и готов слушать ее, Тамара рассудила, что лучше всего действовать на него кротостью и лаской.

— Ты был бы истинным витязем и достойным всяческой похвалы, если бы сердце твое было подчинено разуму, — примирительно промолвила она. — Порывы твои губительны и не принесут тебе ничего, кроме несчастья.

— Голубица моя чистая! — воскликнул Юрий, опять придя в необычайное возбуждение от ее ласковых слов. — Горлинка моя! Заклинаю тебя! Не отвергай моей любви! Не ввергай меня во тьму могильную, откуда мне нет возврата! Пожалей меня не за любовь, а за безумие мое!

Однако, умоляя о пощаде, он ни разу не упомянул о правах своих, освященных церковью, и, теряя рассудок, все же надеялся только мольбами и лаской исторгнуть согласие Тамары, которая уже не имела сил резко оттолкнуть его от себя. Сейчас она больше всего страшилась озлобить Юрия и вынудить его обратиться к защите церкви. Тамара ни на одну минуту не забывала, что перед нею был ее законный муж, она не имела никаких нравственных оснований отвергать его любовь и лишать надежды на счастье. Но в то же время из ее памяти ни на одну минуту не исчезал образ Давида, она ясно понимала, что сейчас решалась их судьба на всю жизнь.

Обескураженный молчанием и необычайной снисходительностью Тамары, Юрий очнулся и, увидев ее грустное лицо, залитое слезами, ужаснулся собственной дерзости, причинившей ей такое огорчение. В его затемненном сознании блеснула мысль, что царица склоняется на его мольбы, любовь его не останется безответной. Эта надежда оживила Юрия, вернула — ему утраченное самообладание и желание показать перед царицей свое великодушие и благородство.

Он поднялся, сел рядом с нею и более спокойно промолвил:

— Ты — моя жизнь, светозарная царица! Хотя божественный закон дал мне власть над тобою, чтобы ты во всем подчинилась мне, но я не хочу вопреки твоей воле владеть тобою. Склоняю свою голову под твою милость, но молю тебя: не отвергай меня!

Тамара видела, какой ценой досталась Юрию его победа над самим собой. Она не могла не оценить его благородного порыва, отказа от своих прав и великодушной решимости подчиниться ее воле. Но она не только не имела возможности вознаградить Юрия за принесенную жертву, но должна была горько разочаровать его, отняв последнюю надежду на свое согласие. Однако Тамара ясно понимала, что в том душевном состоянии, в каком находился Юрий, опасно было доводить его до отчаяния. Поэтому она вступила с ним в беседу, стремясь подготовить его к походу, где как ей казалось, он мог скорее излечиться от тяжкого душевного недуга.

— Если бы ты осмелился посягнуть на мою честь без моей воли, — начала она мягко, но непреклонно, — то никогда больше ты бы не увидел меня, я навсегда сохранила бы о тебе память, как о человеке грубом и жестоком. Но судьба предостерегла тебя от подобного несчастья. Зачем ты терзаешь себя напрасно, зачем забываешь, что всевышний никогда не покинет человека, не пошлет испытания сверх силы, даруя ему то, чего он достоин?

Слова Тамары можно было истолковать различно — и как желание подготовить его к отказу, и как неясное обещание соединиться с ним, ссылаясь на волю всевышнего. Юрий воспринял ее слова в благоприятном для себя смысле, и радостная надежда окрылила его, заставив мгновенно забыть про все страдания. Тамара перешла к мягким увещаниям, стремясь отвлечь его внимание от себя, но Юрий все время порывался выразить ей свою благодарность и любовь. Тамара, видя, что он нисколько не утихает, а разгорается все сильнее от ее близости, решила прекратить опасное свидание, тем более, что измученный вид его не предвещал ничего доброго. Но как только она поднялась, изъявила желание удалиться, Юрием вновь овладело безумство.

— Не оставляй меня! Знай, что живым я отсюда не уйду, и, если не здесь, то в вечности соединюсь с тобой!

Эта угроза скорее разгневала, чем испугала Тамару, но мрачное и искаженное от боли и ужаса его лицо заставило ее прислушаться к голосу его призыва.