Попова допрашивал высокий капитан в присутствии японского офицера. У капитана было запыленное лицо, красные веки и влажные глаза. Японец, наоборот, был низкорослый, с обрюзгшими щеками, в роговых очках.

— Фамилия? — спросил капитан. Попов не ответил.

— Куда ушли партизаны?

Попов продолжал молчать.

— Капитан Корнееф, — процедил японец, не выпуская сигары из зубов, — меньше слоф, больше дела.

За спиной Попова стояли два дюжих карателя, ожидая приказаний капитана.

— Десять! — произнес Корнеев и посмотрел на японца, но тот отвернулся.

Каратели повалили связанного Попова на пол. На его тело посыпались удары шомполов. От боли Миша прикусил губы, и кровь струйкой потекла на подбородок. Потом его подняли, и капитан, как ни в чем не бывало, спросил:

— Скажешь, где Лазо с партизанами?

Попов молчал. Тело горело от ударов, но в сердце бурлила радость. «Значит, они Лазо не поймали, значит, партизаны ушли».

— Капитан Корнееф, — невозмутимо повторил японец, — меньше слоф.

— Иголки, — произнес Корнеев.

Каратели вновь уложили Попова на пол, сели ему на ноги и голову и принялись загонять иголки под ногти. В третий раз капитан спросил:

— Будешь говорить?

И тогда Попов, теряя сознание, с трудом выговорил:

— Советы живут и никогда не умрут… Да здравствует Коммунистическая партия!..

— Капитан Корнееф, — повысил голос японец, — меньше слоф.

С Попова содрали рубаху и к голой спине приложили раскаленные шомпола…

Миша Попов умер от жестоких пыток, не произнеся ни слова.

Для Ольги Андреевны наступили черные дни. Партизанский отряд, расположенный в Серебряной, передал в последний раз сводку для подпольного комитета и снялся. Ольга завернула донесение в пеленки и вместе с Адой отправилась во Владивосток. По дороге ее обыскали, но распеленать ребенка никто из контрразведчиков не догадался, и донесение было доставлено Николаю Онуфриевичу Меркулову.

— Дядя Митя, где же Лазо? — спросила Ольга со слезами на глазах.

— В тайге.

— Связь с ним есть?

— Нет, голубушка, но скоро наладим.

— А мне что делать?

— Возвращайтесь в Гордеевку. В городе будете маяться с ребенком, да и каждую ночь здесь повальные обыски.

Ольга Андреевна вернулась в деревню.

— И зачем ты тащилась в город? — спросила ее с укором Меланья Сидоровна. — Время-то, сама видишь, беспокойное.

— Я у доктора была, немного продуктов привезла.

— Герасим на тебя в обиде.

— Это кто ж такой? — удивилась Ольга.

— Тот, что со станции тебя привез. Решил он школу убрать, комнату для тебя приготовил, девчонки его пол помыли, а ты уехала. Герасим хочет, чтобы ты его детей учила.

Под вечер, отдохнув с дороги, Ольга Андреевна накормила дочку и уложила ее рядом с собой на кровать. Неожиданно в комнату вошла хозяйка и взволнованно произнесла:

— К нам человек зашел без спросу, видать, не нашенский, а «колчак».

Ольга Андреевна, не выдавая своего волнения, осторожно, чтобы не разбудить ребенка, сползла с кровати и вышла на кухню. За столом сидел с поникшей головой истощенный и обросший человек. В руках он держал палку. Но вот незнакомец поднял голову, и по одним его глазам Ольга Андреевна узнала в нем Сергея. Мгновенье — и она вскрикнула бы от радости и бросилась бы к нему на шею, ей стоило больших усилий, чтобы не выдать себя перед Меланьей Сидоровной.

— Что вам нужно? — ласково спросила она.

— Дайте почитать газетку, — попросил он, и Ольга по голосу еще раз убедилась в том, что это Сергей. Но с каким трудом он говорил! «Не рассказать ли хозяйке, кто этот «колчак»? — подумала она. — Ведь он обессилел, просто болен, и ему надо сейчас же помочь». Но внутренняя сдержанность, воспитанная в ней с первых дней пребывания в партии, заставила Ольгу Андреевну взять себя в руки и подавить возникшее волнение. Она ушла в комнату и вынесла газету.

Лазо с грустным видом взял газету, развернул, и вдруг из нее выпала фотография Адочки. На глазах у Лазо блеснули слезы, он быстро поднял фотографию и завернул в газету.

— Быть может, вы голодны? — спросила Ольга.

— Спасибо, кушать не хочу, а вот от кружки воды не откажусь.

Меланья Сидоровна проворно сняла с полки чашку и зачерпнула ею в ведре воду, но Ольга Андреевна перехватила у нее чашку и сама поднесла Сергею. Он с жадностью пил, и капли воды текли по бороде. Напившись, он поставил чашку на стол и сказал:

— Спасибо! Пора идти!

Ольга Андреевна настолько привыкла к тому, что Сергей грассировал, что ей это даже нравилось, и сейчас, когда он произнес: «пора идти», она готова была броситься к нему на грудь и зарыдать. Ей хотелось показать ему их дочку, которую он не видел со дня рождения, но сдержанность подпольщицы заставила ее отказаться от этого шага. Чуткому Лазо передались переживания жены, и он, повернувшись к двери, направился к выходу, но твердо решил, что должен сегодня же еще раз повидать Ольгу.

Когда дверь за ним закрылась, Ольга ушла в комнату и легла на постель. Дождавшись прихода с кухни Меланьи Сидоровны, она снова встала, накинула на плечи платок и вышла на улицу. Небо было усеяно желтыми звездами. Вокруг — темнота. Ольга отошла от дома. Ветер трепал ее волосы. Ей хотелось тихонько позвать: «Сережа, Сережа дорогой», и она была почему-то уверена, что ветер донесет до него ее слова. И вдруг невдалеке, там, где на деревенской улице стояла старая липа, вспыхнул огонек и тотчас погас. Ольга смело направилась к дереву. Подойдя к липе, она увидела, как Сергей, сидя под деревом, пытается зажечь спичку, чтобы разглядеть фотографию, но безуспешно — ветер гасил огонь.

— Оленька! — вскрикнул он и с трудом поднялся с земли.

Они долго стояли обнявшись и молчали, понимая друг друга без слов. Наконец Ольга спросила:

— Разглядел?

— Она такая маленькая, что трудно разобрать, но мне кажется, что Адочка похожа на меня.

— Ты прав.

— Почему ты не живешь в школе?

— Только вчера закончили уборку, завтра я перееду. Куда ты сейчас идешь? Может быть, ты переночуешь на кухне?

— Будь спокойна, Оленька, ночевать я буду в тайге. Я ведь стал настоящим таежником, даже топорик всегда со мной. А к тебе я приду послезавтра в школу. Иди, родная, домой…

Сергей простился и исчез в темноте.

Казимир Станиславович Сенкевич принадлежал к числу тех обрусевших поляков, для которых не существовал «польский вопрос». «Надо свергнуть царское правительство, — говорил он, — и тогда поляки, наравне с русскими, получат свободу». До войны он жил во Владивостоке, и его хорошо знали первореченские железнодорожники, рабочие Эгершельда и мельниц, где его считали желанным гостем, ибо слыл бессребреником и был беден, как и его пациенты. Доктор Сенкевич не искал популярности, она сама пришла. Когда в Приморье началась революция, Сенкевич возглавил отдел здравоохранения, а с переходом коммунистов на нелегальное положение ушел с сучанскими партизанами в сопки.

Лазо впервые встретил Сенкевича в отряде Глазкова. Доктор сидел в избе, в которой он устроил медицинский пункт, и выслушивал раздетого до пояса бойца. Боец кашлял, дышал и делал все то, что обычно требует врач от больного. Закончив осмотр, Сенкевич стал записывать что-то в тетрадь и тут же сказал:

— Одевайся, Синцов! — и, повернув голову в сторону вошедшего человека, предложил: — А ты раздевайся!

Лазо стоял молча.

— Тебе, голубчик, отдельное приглашение? — доброжелательно спросил Сенкевич. — Или стыдно раздеться?

— Я здоров, доктор!

Казимир Станиславович с любопытством посмотрел на Лазо.

— Зачем пришел?

— Посмотреть.

— Доктором хочешь стать? Ты где учился до войны? Поди-ка сюда поближе! — предложил Сенкевич. — Голубчик, да ведь у тебя под глазами все опухло. Почки болят? Ты какой роты?

— Я не из этого отряда, — ответил Лазо.

— А как попал сюда?

— Дела заставили приехать. Вот и решил посмотреть, как работает отрядный врач.