Гоша Богомягков в душе досадовал на себя за то, что поддержал Балябина и пошел с ним. «Где-то теперь Лазо? — думал он. — С таким и в тайге не пропадешь».

Неожиданно перед ними вырос широкоскулый, с реденькими усиками японский офицер. Подозрительно посмотрев на Богомягкова, он наставил на него револьвер и скомандовал по-русски:

— Стой!

Богомягков скосил глаза и увидел, что на Фрола, Георгия и Кириллова тоже направлены револьверные дула.

— Борсефик? — спросил японский офицер у Балябина.

— Нет, господин офицер, мы золотоискатели с Алдана. Ходим туда, — и показал рукой в сторону Амура, — а потом обратно.

— Ходи полиция, все скажешь, — приказал офицер.

В первую минуту у Балябина вспыхнуло желание выхватить свой револьвер, лежавший за поясом у живота, и уложить всех четверых японцев, но в этот час, когда на улицах Маго было людно и шумно, выстрелы могли привлечь не только маньчжурскую полицию, но и японцев, давно хозяйничавших в городке. Уж лучше хитростью избавиться от японского офицера. Он осторожно бросал взгляды на своих товарищей, давая им понять, что затевать драку на виду у людей не стоит.

Перед входом в полицию два японских солдата пинали лежавшего на тротуаре окровавленного маньчжура. Балябин представил себе, что ожидает его в полиции, и в нем вспыхнула злоба. Сильным ударом ножа в голову он свалил японского офицера, замертво упавшего на мостовую. Георгий, Гоша и Кириллов набросились на жандармов, сбили их с ног и убежали. Никто из прохожих и не собирался их задерживать. Свернув за угол, они осмотрелись, куда им скрыться, но неожиданно, словно выросший из-под земли, маньчжур с добродушной улыбкой обратился к ним на русском языке:

— Спрячьтесь в моем доме.

Маньчжур был одет в хорошо сшитый чесучовый костюм и вызывал к себе доверие, но Балябин тем не менее пробурчал:

— А потом выдашь японцам?

— Я не предатель, а японских жандармов ненавижу так же, как и вы.

Он сказал так убедительно, что аргунцы поверили ему.

— Веди! — сказал Фрол.

Маньчжур ввел их в чистую, красиво обставленную комнату.

— Побудьте здесь несколько дней, японцы потеряют ваш след и успокоятся, — предложил он и вышел из комнаты.

Казаки остались одни.

— Что же теперь будет? — нерешительно спросил Богомягков, но, увидев предостерегающий жест Балябина, замолчал.

— Подслушивает, — прошептал Фрол, намекая на хозяина квартиры. Он поманил к себе всех пальцем. — Мы коммерсанты, бежавшие от большевиков, и пробираемся в Даурию.

Ничего другого Балябин не мог придумать, но предложенная им версия никого не удовлетворила, впрочем, сам Балябин сознавал, что ни японская, ни маньчжурская полиция все равно им не поверит.

Томительно тянулось время. Только через несколько часов маньчжур бесшумно появился в комнате и сказал:

— Если вы голодны, я предложу вам рисовую кашу. К сожалению, ничего другого у меня нет.

Балябин мучительно думал о хозяине: «Если бы он хотел нас выдать, то мог это сделать с первой минуты нашей встречи, но вот уже четыре часа мы в безопасности. Кто же наш спаситель? Удивительно, что он хорошо владеет русским языком. А может быть, он хитрит?» Балябин даже уверил себя в том, что хозяин бесспорно хитрит, ведь в Маго жили чуть ли не одни контрабандисты, торговцы золотом, опиумом и спиртом. Хорошему человеку в этом городке делать нечего.

— Спасибо, хозяин, мы сыты, — холодно ответил Фрол.

Маньчжур безмолвно покинул комнату. Когда стемнело, он снова пришел и сказал:

— К сожалению, у меня постелей нет, ложитесь прямо на пол.

— Спасибо, — с той же холодностью поблагодарил Балябин, — но мы пойдем.

— Как хотите, я сделал для вас все, что мог.

— Да, да, мы благодарны, — более мягко произнес Балябин, — но мы пойдем.

Аргунцы протиснулись через узкие двери и вышли на темную улицу.

На востоке из земли вырвался в небо первый луч, и сразу посветлело. Над землей встало в росе теплое и свежее утро. В тусклой синеве неба белело стадо мелких барашков. В поселке Невер глохнул собачий лай. За поселком петляла пыльная, безрадостная дорога, которая не манит попавшего в этот суровый край путника.

К Васильевскому прииску приехали на рассвете. Расположенный у подножья высокой сопки, он тянулся двумя узкими улицами. Старые бараки в беспорядке тесно тулились, наползая один на другой.

— Быстрее, Степан! — торопил Лазо. — В тайгу, подальше от человеческого жилья!

Размахивая вожжами, Степан описывал ими круги в воздухе, подгоняя лошадей.

Василий Бронников ехал рядом с Лазо. Лицо его, смуглое от крепкого загара, было сейчас запылено, глаза потускнели.

— Не думал я, что так кончится, — сказал он, обернувшись всем корпусом к Лазо.

— Рано тревожишься, Вася, — пожурил Лазо. — Борьба продолжается. Может, ты устал?

Бронников задумался.

— Не больше тебя, — ответил он.

— Вот это голос моего друга Бронникова, а то «не думал, что так кончится». Но вид у тебя все же невеселый.

— Видишь ли, Сергей, мы уходим в тайгу надолго, а мне хотелось бы проститься со своими стариками.

— Кто же тебе мешает?

— Без твоего разрешения не поеду.

— Езжай! — сказал безразличным голосом Лазо.

— Спасибо, друг! А где же искать тебя?

— В тайге.

— Тайга велика.

— Ищи сначала в верховьях Олекмы, продвигаться будем на восток к Зее.

Бронников, взмахнув кубанкой, тут же повернул коня и поехал обратной дорогой.

— Даром пустил его, Сергей Георгич, — сказал Без-углов, когда Лазо поравнялся с повозкой.

— Вернется.

— Кабы так, а то ведь до своей станицы не доберется. Нешто и я не хотел бы повидать Машу и Мишутку? Позволь мне — а я не поеду, потому гиблое дело, выдадут атаману, а тот семеновцам, и меня, раба божьего, поминай как звали.

На дороге показался человек. Когда сблизились с ним, Лазо спросил:

— Издалека?

— С Бородинского прииска, — ответил встречный в рваном и заношенном до блеска пальто на тощих плечах. Он был высокого роста, сероглаз, часто переминался во время разговора с ноги на ногу.

— Ну, как у вас? Что говорят про советскую власть?

— Будто в Якутии белые да и в Чите они. А правду не знаем. В общем, хорошего мало. Наше дело маленькое: поднимать золото с каменной постели.

— Далеко идешь?

— На Васильевский прииск наниматься. Поругался с маркшейдером, не человек, а гнус. Терпел, терпел, а сегодня решил податься к соседям.

— Что ж рассказывают про Читу? — допытывался Лазо.

— Всякое, — охотно ответил старатель. — Будто беляки решили изловить большевистского комиссара Лазо, а он им не дается. То в одном городе объявится, то в другом, завирушку закрутит, а сам улетит, как божья птица. Такого, вестимо, не сыщешь и днем с огнем.

— Значит, не человек, а черт, — заключил Лазо.

— Никакой он не черт… — Старатель запнулся, испугавшись своей словоохотливости. «Кто эти люди? — подумал он. — Скажешь лишнее, а тебя за шиворот — и в тюрьму». И, не договорив, старатель махнул рукой и пошел своей дорогой.

За Бородинским прииском стали встречаться зимовья. Степан, отдав вожжи Ольге Андреевне, пересел на коня и выехал вперед. Позади него ехал Лазо. И вдруг Безуглов заметил, как из тайги вышел человек с винтовкой и, оглянувшись, засеменил к зимовью. За ним — другой.

— Хунхузы, — крикнул Безуглов, обернувшись в седле к Лазо.

— Скачи к повозкам за пулеметом! — приказал Лазо и прильнул к своему биноклю, с которым он не расставался.

Дремучая тайга шумела, и заметить в ней движение человека даже с помощью бинокля было трудно.

Степан скоро возвратился, установил пулемет, но стрелять из него он не умел. Пришлось Лазо самому вставить ленту и, нажав на гашетку, дать очередь.

Хунхузы разбежались. Зимовье оказалось пустым, но железная печь была в нем натоплена, и на куске жести жарились лепешки из белой китайской муки. Безуглов подбросил хвороста, и пламя загудело в печке, просовывая огненные языки в прорези прикрытой дверцы.