— Товарищ командир, привел местного большевика. Фамилия ему Селезнев.

Лазо недоверчиво протянул руку и спросил:

— Кто вы?

— Командир второй дружины.

— Ваша задача?

— Охраняю понтонный мост.

— Кто остался в военном городке?

— Еще вчера была третья школа прапорщиков, но с ними договорились.

— Как это договорились?

— Каждому выдали по двести пятьдесят рублей и по отрезу сукна, а взамен получили у них револьверы.

— Ну и как?

— Разошлись, говорю, — махнул рукой Селезнев, — а вот первая и вторая школы у эсеров.

— Как фамилия начальника гарнизона?

— Полковник Никитин.

— Где расположен штаб дружин?

— На Набережной у самой Ангары, в доме Швеца. Там прогимназия Гайдук.

— Проводите меня туда! — попросил Лазо.

В штабе непрерывно хлопали двери — одни дружинники торопливо входили, другие уходили. Представившись начальнику объединенных дружин, Лазо попросил дать ему провожатого до ревкома.

— Рискованно, — предупредил начальник. — Останьтесь здесь, а я сообщу о вашем приезде через связного.

Пока связной, пробираясь через дворы, спешил к Белому дому, Лазо успел разузнать, какие кварталы заняты белогвардейцами, какова численность их сил, чем вооружены красногвардейцы, кто командиры дружин. Связной вернулся через два часа и принес листок бумаги, на котором было отпечатано:

За несколько дней штаб преобразился. В саду, примыкавшем к прогимназии Гайдук, Лазо и несколько прибывших с ним красногвардейцев из его взвода обучали иркутян, как вести уличный бой, делать перебежки, бросать гранаты, оборонять захваченные дома и кварталы.

В одной из комнат штаба десять домохозяек шили из простынь халаты. Никто не догадывался, зачем они нужны.

В полдень пришел Селезнев. На макушке забинтованной головы, неуклюже сидела ушанка.

— Что случилось? — спокойно спросил Лазо.

— С церковной колокольни бьет юнкерский пулемет.

Отобрав десять красногвардейцев из своего отряда, Лазо повел их в комнату, где жужжали швейные машины. Бойцы надели на себя белые халаты. Хитрость, придуманная Лазо, быстро облетела весь штаб. Все с изумлением смотрели на красногвардейцев, которые собирались незаметно пробраться через снежные сугробы до церкви. Изумлен был и Селезнев, подумавший про себя: «С таким командиром не пропадешь. Просто, а здорово».

Прижимаясь к стенам домов, отряд двинулся по улице. Впереди шел Лазо, за ним Селезнев, показывая дорогу. Дойдя до Тихвинской площади, красногвардейцы легли на снег и незаметно доползли до церковной ограды. Привстав на колено, Лазо бросил в разбитое окно церкви одну за другой две гранаты. На колокольне беспорядочно застрекотал пулемет, но уже было поздно: красногвардейцы ворвались в церковь. Оставалось взобраться на колокольню, но это было не так просто. Тогда Лазо пошел на хитрость. Он выслал на площадь пятерых бойцов, и те, лежа на снегу, стали обстреливать пулеметчиков. Юнкера решили, что красные ушли из церкви, и перенесли огонь на площадь. На это и рассчитывал Лазо. Поднявшись на колокольню, он метнул гранату — пулемет мгновенно умолк.

Пулемет был первым трофеем красногвардейцев. Теперь по Тихвинской площади могли свободно проходить связные.

Оставив отряд на площади, Лазо возвратился с Селезневым в штаб. В комнате было холодно, в ноги дуло из сеней. К Лазо подошли две девушки.

— Мы к вам! — обратилась одна из них. — По Троицкой наступают юнкера. Они могут прорваться к штабу.

— Кто вы? — с невозмутимым спокойствием спросил Лазо.

— Я — Катя, а она — Саша. Мы коммунистки.

Через несколько минут Лазо повел второй отряд красногвардейцев. С ним пошли Катя и Саша. Незаметно примкнул и Селезнев. Теперь он присматривался к Лазо, прислушивался к тому, что он говорит, как приказывает, как учит. Ему нравились в этом молодом, не по годам серьезном человеке уверенность и спокойствие.

На Троицкой улице шла перестрелка. Смеркалось. Небо затянулось бескрайней серой тучей. В домах не зажигали света.

— Дальше идти опасно, — предупредила Катя.

Прожужжало несколько пуль.

— Ложись! — приказал Лазо.

Катя дернула его за рукав:

— Смотрите, что-то движется.

Лазо всмотрелся и понял хитрую уловку врага. Он быстро поднялся и, не разгибая спины, перебежал на другую сторону улицы, к церквушке. Отряд, не получив приказаний, остался лежать, лишь одна Катя бросилась вслед за Лазо. А он, пренебрегая опасностью, рванулся к церковной двери и толкнул ее. Дверь тихонько заскрипела. Лазо вбежал на колокольню, оглянулся и увидел рядом с собой Катю.

— Вы зачем? — чуть ли не сердито спросил он.

— У меня хорошее зрение, я буду вашим наблюдателем.

— Тогда доложите, где белый мешок, который двигался по улице?

— Тише, — промолвила Катя. — Он почти под нами.

Лазо метнул гранату вниз и тотчас спрятал голову за перекладину. Раздался взрыв.

— За мной! — крикнул он Кате, сбегая по ступенькам.

На улице перед церковью лежала убитая белая лошадь, к седлу был прикреплен пулемет, накрытый простыней.

— Катя! — крикнул Лазо. — Бегите за отрядом!

Девушка поспешила к красногвардейцам и не увидела, как на Лазо набросились юнкера. Они повалили его, скрутили руки назад и заткнули рот платком.

— В расход, — предложил кто-то.

— Я его сперва допрошу, — сказал другой.

Лазо попытался освободить правую руку, чтобы достать из кармана револьвер, но ее крепко держали. Тогда он пнул одного из юнкеров. Тот упал, выпустив руки Лазо.

— Держи его! — раздался крик.

Лазо успел вскочить на ноги и незаметно скрыться в церкви.

Катя прибежала с отрядом, но не нашла Лазо на том месте, где его схватили юнкера.

— Стреляй! — скомандовал Селезнев.

Прозвучал ружейный залп.

— Селезнев! — раздался голос откуда-то с вышины.

Это звал Лазо, притаившийся на колокольне.

Седьмой день шла осада Белого дома, в котором укрылись иркутские большевики. Седьмой день без пищи и воды оборонялась горстка мужественных людей от юнкеров и казачьей сотни. К разбитым окнам приставили письменные столы и шкафы, но ветер через щели наметал снег. Стены дома были изрешечены пулеметными очередями. Комнаты не отапливались, руки с трудом держали винтовки и револьверы.

Лазо понимал: надо любой ценой пробиться к дому и спасти людей от голодной смерти.

Из городов Сибири в Иркутск спешили на помощь красногвардейские отряды.

«Дождаться их или начать наступление?» — мучительно думал Лазо. Эта мысль не оставляла его ни на минуту, тревожила, но трудно было решиться на что-нибудь.

Когда стемнело, Лазо вошел в одну из комнат штаба. За неделю он осунулся, глаза впали. Отсыревшие валенки размякли, измятая шинель неуклюже висела на плечах.

В комнате его ждали командиры рабочих дружин.

— На повестке дня один вопрос, — сказал он. — Начать наступление на рассвете или дожидаться помощи?

Первым поднялся Селезнев.

— Говори! — крикнул Лазо.

— Надо прорваться в Белый дом. Семь дней обороняются наши товарищи, но больше они не выдержат. У них нет ни хлеба, ни воды, да они попросту замерзнут.

Селезнев сел. Все молчали, молчал и Лазо.

— Товарищи командиры! — произнес он наконец. — Пусть каждый скажет свое мнение.

Один за другим поднялись со своих мест командиры в серых шинелях и ушанках, — их трудно было отличить сразу, — и в один голос сказали:

— Освободить осажденных!

Лазо знал, что дружинники еще слабо обучены, и не рассчитывал на успех наступления, но командиры настояли на своем. И Лазо подчинился их воле. Впрочем, он мог и не послушаться, но тогда иркутские красногвардейцы расценили бы его отказ как трусость, а может быть, и измену, ведь они знали его всего несколько дней.