Л а р и с а. Уедем? Куда уедем? Куда ты от своей совести уедешь? Борис! Еще есть возможность… Вернись, прощения у людей попроси, у Мефодьева попроси, которого ты, как и всех нас, предал.

С л и н к о в. Может, еще прикажешь и на колени перед ними упасть?

Л а р и с а. Да, и упади, упади!

С л и н к о в. Еще раз на посмешище хочешь меня выставить? Ну, нет!

Л а р и с а. Боишься? Оказывается, ты не только подлец, но и трус.

С л и н к о в. Полегче на поворотах!

Л а р и с а. Борис! Если ты не вернешься, не попросишь прощения, то и нам доверия не будет. А потерять доверие у людей — это самое страшное. Как же можно жить без веры в человека? Обо всех нас подумай! Пойдем! Люди поймут, простят…

С л и н к о в. Пусти! Сами из меня мертвого сделали, а с мертвого спроса нет. (Уходит.)

Л а р и с а. Борис! Бори-ис!..

З а т е м н е н и е

В тот же вечер.

В доме Васильцовых. Г л а ш а  и  П о л е н ь к а  укладывают в чемодан одежду — собираются в дорогу. Входит  Н а с т а с ь я.

Н а с т а с ь я. Глафира, ступай корову подои, не управляюсь я. Вот-вот наши с поля приедут, дьявол их туды занес, а мне еще мясо жарить да жарить.

Г л а ш а. Сырым подавай — сожрут.

Н а с т а с ь я. Ты это что? На кого?

Г л а ш а. Вот теперь — уеду. И Полинку с собой заберу. Не житье тут теперь.

П о л е н ь к а. Ой, Глаша, родненькая, я подою, подою… (Берет подойник, поспешно уходит.)

Н а с т а с ь я. Ты чего это при девчонке о своих братьях, об ее отце так? Люди в городе свои дела побросали, помощь нам с тобой исделать приехали, а ты… Другая на твоем месте спасибочки бы сказала, до земли поклонилась.

Г л а ш а. Троглодитам кланяться?

Н а с т а с ь я. С поля ты будто не своя приехала. Уж не приключилось ли там чего?

Г л а ш а. Ох, мама, не спрашивай. Ничего-то ты не знаешь.

Н а с т а с ь я. А не знаю — скажи.

Г л а ш а (рада сменить тему разговора). Мефодьев это, мама, в Ленинград, оказывается, написал. Думал, значит, вспоминал… (Пауза.) А я поправлюсь, мама, непременно выздоровею, если Кузьма Илларионович этого хочет, увидишь! Непременно! (Весело-отчаянно.) Сделаю ему такую милость… Вот попомни — встану. Увидишь! Увидишь, мамочка, как еще и спляшу на свадьбе своей! (Вдруг, с тоской.) Мама, мама! До чего же по весне помирать неохота!..

Н а с т а с ь я. Господь с тобой, да что это тебе такое на ум пришло? Вон ведь телеграмма какая сурьезная пришла. Поедешь, вылечат тебя, уж так будем ждать тебя, доченька.

Г л а ш а. Какая телеграмма! Я сорок сороков статей прочитала — нету спасения. Мне жить — хорошо если месяц-два осталось… Ах, Кузьма Илларионович, Кузьма Илларионович! (Сквозь слезы.) Полюбила я его… Уж давно полюбила. Думала, не замечал он, совсем не замечал, а нынче… Нынче…

Н а с т а с ь я (не то ужаснулась, не то обрадовалась). Окстись, доченька! Разве пара ты ему? Из головы выкинь!

Г л а ш а. Только-только наш Сухой Лог по-настоящему хорошеть начал…. Люди повеселели… Большая вера у народа появилась. Патриоты парней, девчат наших расшевелили, никто уж из села убегать не хочет. Звенит кругом, поет все, а меня на тот год об эту пору уже не будет…

Н а с т а с ь я. Будя, будя! Что ты, что ты, голубушка! Вылечат, беспременно вылечат, раз сам Мефодьев сказал — деваться некуда. Они, настоящие партейные, такие: скажут — сбудется! Только верить им надо. Шпыняем их, партейных-то, шипим иной раз на них, а забываем, что всем хорошим им обязаны. И в войну первыми в огонь шли, гибли несчетно, и завсегда поклажу на себя самую тяжкую в жизни взваливают… (Пауза.) А что же? Чем ты ему не пара? И умна, и с лица не дурнушка, и от городской моды, опять же, не отстаешь.

Г л а ш а. Мама, мама! Да ведь я же… Господи! Как я теперь умереть хочу!

Н а с т а с ь я. А ты не терзай себя. Да и кто это… допытываться станет, что с Фроловым у тебя грех вышел?

Г л а ш а. Ах, мама! Сама я Мефодьеву открылась… Сама про все, как есть, рассказала.

Н а с т а с ь я. Пресвятая богородица! Спаси и помилуй!

Входит  д е д  А к и м  с фонарем «летучая мышь».

Ты еще куда?

Д е д  А к и м. Овса Буланому засыпать.

Н а с т а с ь я. Избу спалишь. Кто тебе фонарь-то зажег?

Д е д  А к и м. Руки трясутся, чуть пузырь не разбил.

Н а с т а с ь я (отбирает фонарь, тушит). Вот уж наказанье, прости господи!

Д е д  А к и м. Вчерась меня Мефодьев сызнова в главные конюха кликал. Не пошел, ноги не держут… Мне бы только ноги укрепить. (Уходит.)

Н а с т а с ь я. Об чем, бишь, я? Замордовали меня, Глаша, совсем. И за тебя сердце кровью истекло, и за Полинку, и за сынов — за всех… Не жалюсь я, нет, такая уж, видать, судьба наша материнская… Мало ль чего не бывает в нашей бабьей доле. Воспрянь! Ну! Сама же говоришь: вся жизнь у тебя впереди. А и Мефодьев, гляди, за твое правдивое слово еще больше тебе уважения даст… Хорошо все будет, доченька, лечись, ни об чем не думай, а уж мы с отцом, коли надо будет, в исподнем останемся, а уж ни на лекарства, ни на докторов денег не пожалеем. Улыбнись же, милая, ну!

Г л а ш а (грустно улыбнулась). Видно, все мамки на этом белом свете одинаковые…

В избу торопливо входит  д е д  А к и м, за ним — П о л е н ь к а.

Д е д  А к и м. Прибег!.. Вишь, внучка, прибег, говорю, окаянный. Набегался, наскакался, слыхала, хрумтит как?

П о л е н ь к а. Дедуня, дедуня, миленький, ага, ага, прибег.

Н а с т а с ь я. Чего, дурочка, городишь? (Акиму.) Это давеча Пашка Хазов колхозного Каурого в нашей конюшне до завтра поставил.

П о л е н ь к а (подскакивает к Настасье, тихо). Баб, баб, помолчи же, пусть дедушка Аким порадуется. Слышишь, дедусь, это тебе из колхозной конюшни Буланого привели, раз ты лошадей так любишь.

Д е д  А к и м. Как же его не любить, унученька, коня-то? Это первое дело — конь… Молодой ишшо, несмышленыш, понятия в ем нет… Еще не раз мне Мефодьев за него спасибо скажет.

Входит  Е г о р.

Буланый прибёг, Егорушка!

Дед Аким уходит вместе с Поленькой.

Входят  А н д р е й,  А л е к с е й,  М и х а и л,  Л и д и я.

Л и д и я (Михаилу). Они сами разберутся, не твое это дело.

М и х а и л. Об этом опосля поговорим. Маманя! Есть подавай! Не утаивай от детенышей, чего наготовила.

Алексей, Михаил отодвигают в сторону кровати на половине патриотов, Н а с т а с ь я  и  Л и д и я  накрывают на стол, все усаживаются.

А л е к с е й. Протряслись, надышались, цирку нагляделись, животики от смеху надорвали.

М и х а и л. Хоть живого барана, маманя, подавай, съедим.

Входят  Ф и л и п п,  Л а р и с а,  М а ш а,  В и к т о р.

А л е к с е й. А-а, гости дорогие!

М и х а и л. Комсомольцы-добровольцы!

А л е к с е й. Маманя, приглашай! Присаживайтесь, милости просим!

М и х а и л. Мы тут ваши кровати трохи потревожили… Извиняйте.

Н а с т а с ь я. Нашел об чем говорить. Свои, чать, люди.

Филипп, Виктор, Лариса, Маша начинают молча собирать вещи.

Л и д и я. Михаил, подвинься. Алексей, ближе к углу притиснись. (Патриотам.) Ребята, присаживайтесь. (Встает, чтобы освободить место.)

М и х а и л. Куда? Хозяева пока мы тут, в этом доме, не они.