Последняя встреча Как будто век я не был тут, Не потому, что перемены. Все так же ласточки поют И метят крестиками стены. Для всех раскрытая сирень Все так же выгнала побеги Сквозь просветленно-зыбкий день, Сквозь воздух, полный синей неги. И я в глаза твои взглянул — Из глубины я ждал ответа, Но, отчужденный, он скользнул, Рассеялся и сгинул где-то. Тогда я, трепетный насквозь, Призвал на помощь взгляду слово, Но одиноко раздалось Оно — и тихо стало снова. И был язык у тишины — Сводил он нынешнее с давним. И стали мне теперь слышны Слова последнего свиданья. Не помню, пели ль соловьи, Была ли ночь тогда с луною, Но встали там глаза твои, Открывшись вдруг передо мною. Любви не знавшие как зла, Они о страсти не кричали, В напрасных поисках тепла Они как будто одичали. И вышли ночью на огонь, И был огонь живым и щедрым — Озябшим подавал ладонь И не кидался вслед за ветром. Своею силой он играл — Ему не надо было греться: Он сам и грел, и обжигал, Когда встречал дурное сердце. А здесь он дрогнул и поник Перед раскрытыми глазами: Он лишь себя увидел в них И, резко выпрямившись, замер. Все одиночество его, Там отраженное, глядело И в ту минуту твоего В себя впустить не захотело. И, одинокий, шел я прочь, И уносил я… нет, не память! Как жадно всасывали ночь Цветы припухшими губами! Как время пестрое неслось, Как день бывал гнетуще-вечен, Как горько всем отозвалось Мгновенье той последней встречи! Прости! Последней — для тебя, А для меня она — в начале… И стал я жить, не торопя Души, которой не прощал я. Прости, и пусть, как чистый день, Мой благодарный вздох и радость Вдохнет раскрытая сирень За домовитою оградой. Не ты ль понять мне помогла (Как я твои не смог вначале) Глаза, что в поисках тепла Мне вновь открылись одичало. «Налево — сосны над водой…»
Налево — сосны над водой, Направо — белый и в безлунности — Высокий берег меловой, Нахмурясь, накрепко задумался. Еще не высветлен зенит, Но облака уже разорваны. Что мне шумит? Что мне звенит Далече рано перед зорями? Трехтонка с флягами прошла, И, алюминиево-голые, Так плотно трутся их тела Как бы со срезанными головами. Гремит разболтанный прицеп, Рога кидая на две стороны. Моторный гул уходит в степь Далече рано перед зорями. Теки, река, и берег гладь, Пусть берег волны гранью трогает. Иные воды, да не вспять, А все сужденной им дорогою. И сколько здесь костей хранит Земля, что накрест переорана!.. Звезда железная звенит Далече рано перед зорями. На реке Воткнулись вглубь верхушки сосен, Под ними млеют облака, И стадо медленно проносит По ним пятнистые бока. И всадник, жаром истомленный, По стремя ярко освещен Там, где разлился фон зеленый, И черен там, где белый фон. А я курю неторопливо И не хочу пускаться вплавь Туда, где льется это диво И перевертывает явь. На рассвете Снегирей орешник взвешивал На концах ветвей. Мальчик шел по снегу свежему Мимо снегирей. Не веселой, не угрюмою, А какой — невесть, Вдруг застигнут был он думою И напрягся весь. Встал средь леса ранним путником, Набок голова — И по первоснежью прутиком Стал чертить слова: «Этот снег не белый — розовый, Он от снегиря. На рассвете из Березова Проходил здесь я…» И печатно имя выставил Прутиком внизу, И не слышал, как высвистывал Некий дух в лесу. Снегирей смахнув с орешника, В жажде буйных дел, Дух над мальчиком — над грешником — Зычно загудел: «А зачем ты пишешь по лесу Имя на снегу? Иль добрался здесь до полюса? Иль прошел тайгу? Снег ему не белый — розовый… Погляди сперва!» И под валенками россыпью — Первые слова. Но едва спиной широкою Повернулся дух, Мальчик вслед ему сорокою Прострочил их вслух. Первый стих, сливая в голосе Дерзость, боль и смех, Покатился: эхом — по лесу И слезами — в снег. |
