«Мать наклонилась, но век не коснулась…» Мать наклонилась, но век не коснулась, Этому, видно, еще не пора. Сердце, ты в час мой воскресный проснулось — Нет нам сегодня, нет нам вчера. Есть только свет — упоительно-щедрый, Есть глубиной источаемый свет, Незащищенно колеблясь без ветра, Он говорит нам: безветрия нет. Мать, это сходятся в сердце и в доме Неразделимые прежде и вновь, Видишь на свет — в темножилой ладони Чутко и розово движется кровь. Видишь ли даль, где играют, стремятся, Бьются о стены и бьют через край, Реют, в извилинах темных змеятся Мысли людские… Дай руку. Прощай. «Нет, не соленый привкус нищеты…»
Нет, не соленый привкус нищеты — Нам сводит губы жажда этой жизни, Боясь того, что, до конца не вызнав Ее щедрот, исчезнем — я и ты. Болезней много мы превозмогли, Так дай нам бог не увидать земли, Где изобилье, ставши безобразьем, Уже томит создателей своих, И властно подчиняет чувства их, И соблазняет прихотями разум. «Теперь не для того тебя зову…» Теперь не для того тебя зову, Чтоб возвратить души моей невинность, Чтоб вновь увидеть, как подснежник вынес Внезапную — над тленьем — синеву. Да, искушенный, все я сохранил — И чистоту, и сердце непустое, И в зрелой нерастраченности сил Мне жить сегодня тяжелее вдвое. Не принимал я чувство никогда Как дань весны всесильной и летучей, В ней сквозь безгрешность — жжение стыда, Которое нас запоздало мучит… «Ничего, что этот лед — без звона…» Ничего, что этот лед — без звона, Что камыш — не свищет, В немоте прозрачной и бездонной Нас никто не сыщет. Мы опять с тобою отлетели, И не дивно даже, Что внизу остались только тени, Да и те не наши. Сквозь кристаллы воздуха увидим То, что нас томило… Но не будем счет вести обидам, Пролетая мимо. А пока — неузнанные дали, Как душа хотела, Будто нам другое сердце дали И другое тело. «Не бросал свое сердце, как жребий…» Не бросал свое сердце, как жребий, На дороге, во мгле. Три огня проносила ты в небе, А теперь твой огонь — на земле. Эти рельсы, сведенные далью, Разбежались и брызнули врозь. Но огонь — над обманчивой сталью Средь раздвинутых настежь берез. И гнетущая свеяна дрема С твоих плеч, со сквозного стекла, — Недоступно, светло, невесомо Поднялась и в окне замерла. И глядишь сквозь мелькающий хаос, Как на самом краю Я с землею лечу, задыхаясь, На притихшую душу твою. «Зажми свою свежую рану…» Зажми свою свежую рану, Пусть кровь одиноко не свищет, Она, как душа в нашем теле, Смертельного выхода ищет. В глаза ли глубокие гляну — Живое в них дышит сознанье, Что рана — твое обретенье, А с ним ты сильнее страданья. И словно отысканный выход — В душе отступившая смута, И, ясная в трепете боли, Начальная светит минута. А мы осененно и тихо Столпились, чего-то не смея: В животном предчувствии доли Нетронутым рана страшнее. «Замученные свесились цветы…» Замученные свесились цветы — От чьих-то рук избавила их ты. И вот теперь они у изголовья Губами свежесть ночи ловят. И эта ночь с холодною звездой, С цветами, что раскрылись над тобой, С твоим теплом, распахнутым и сонным, Пронизана высоким чистым звоном. Но я шагну — и в бездне пустоты Насторожатся зрячие цветы, И оборвется звон высокой ночи — Все это ложь, что сердце мне морочит. Еще мой день под веками горит, Еще дневное сердце говорит, Бессонное ворочается слово — И не дано на свете мне иного. «И с горы мы увидели это…» И с горы мы увидели это: Островки отрешенной земли И разлив, как внезапный край света, — Вот куда мы с тобой добрели. Видишь — лодка стоит у причала И весло от лучей горячо. В складках волн я читаю начало, А чего — неизвестно еще. И, встречая раздольные воды, Этот ветер, что бьет по плечу, Я вдыхаю избыток свободы, Но пустынности их не хочу. Эти кем-то забытые сходни — Для шагов осторожных твоих, — Так всходи и забудь, что сегодня Слишком много дано на двоих. |
