В тяжких волнах наружного гула
И в прозрачном дрожанье стекла
Та же боль, что на время заснула
И опять, отдохнув, проняла.
Вижу — смотрит глазами твоими,
Слышу — просит холодной воды.
И горит на губах моих имя
Разделенной с тобою беды.
Все прошло. Что теперь с тобой делят?
Это старый иль новый обряд?
Для иного постель тебе стелют
И другие слова говорят.
Завтра нам поневоле встречаться.
Тихий — к тихой взойду на крыльцо,
И усталое грешное счастье,
Не стыдясь, мне заглянет в лицо.
И, как встреча, слова — поневоле,
Деловые слова, а в душе
Немота очистительной боли —
Той, что ты не разделишь уже.
Набухнет стон, как ступишь на крыльцо,
В уме сотрется даже цифра часа,
Обложит полночь густотертой массой,
И в ней оттиснется мое лицо.
И, ощупью ступая, как по краю,
Теперь-то мне и хочется сказать,
Когда я ничего уже не знаю,
Когда я проклят иль прощен опять?
Когда словам не в силах доверять
И, открывая чистую тетрадь,
На помощь только время призываю
Да совесть…
А покуда, печка, грей
Не одного меня, а всех, кто в Доме.
Чего порой не сыщешь у людей,
Найдешь в дровах, иль угле, иль соломе.
И прояснится ум в тебе тогда,
И счет пойдет, но не такой,
как прежде:
Что называлось именем — Беда,
Ты сбросишь, словно стылые одежды,
И вот в одной рубашке, не кляня —
Благодаря без слова за проклятье,
Как от успеха, руки от огня
Ты потираешь — ты готов к расплате.
И станешь думать: странен человек!
Всю жизнь себя передает другому
Через предметы: вот он, мой ночлег,
Где три хозяйки вверенному Дому
Придали вновь гостеприимный вид,
И в книге, что подсунута на случай,
Мое перо не жалобно скрипит,
А свищет благодарно и певуче.
Хозяйки русской добрые черты
Распознаешь в бесхитростных предметах:
Там — знак ее труда и чистоты —
Две простыни, как два квадратных света.
Они морозцем тонким отдают
И ждут усталых после обогрева,
А печка, довершая весь уют,
Теплом и гулом каменного чрева
Пробудит что-то древнее в тебе:
Быть может, тягу к Очагу и Дому,
Что столько лет в кочующей судьбе,
Как к своему, ведет меня к любому.
И час такой настроил бы меня
На этот лад надолго — хоть до утра.
Здесь лица барельефны от огня,
Здесь мысль приходит первобытно-мудрой,
И все, что называем суетой,
Которая дана взамен событий,
Уже пережитое, на отстой
В душе пойдет, чтоб завтра стать забытым.
Пока ж оно, немирное еще,
Во мне перекипает, словно пена.
Зачем, подсвеченная горячо,
Ты из него выходишь постепенно?
Скажи, зачем со мной пришла сюда?
Мужские сны подсматривать? Подслушать,
Как их словами бредит темнота,
Как в ней неусыпленно реют души?
Как этот навзничь брошенный пилот
Из сельской авиации, как плена,
Боящийся ненастья, — солнца ждет,
Оборотясь лицом ко всей Вселенной?
Ты слышишь, как он вскрикнул и затих,
Как будто понял: звуки слишком грубы,
И чье-то имя, трудное, как стих,
Вылепливают судорожно губы.
И та, кому принадлежит оно,
Не знает, что коротенькое имя
Примерено и накрепко дано
Всей жизни, на двоих уж неделимой.
И мне какое дело в этот час
До наших бед — они добра приметы,
Когда взаимно мы в самих же нас —
Переданные не через предметы!
