Складки тонкой ткани мягко облегали ноги, больше показывая, чем скрывая. Голову маркиза наклонила, стремясь показать изящную шею. Ее сияющую белизну оттенял темный локон, с искусной небрежностью выбившийся из прически и устремившийся к вырезу платья. Генриетта оторвалась от дырочки и прижалась ушибленным лбом к грубому дереву дверцы.

В своей сосновой темнице Генриетта услышала, как отворилась дверь в гостиную, как пробормотал, докладывая, слуга, слишком тихо, чтобы разобрать имя, а затем вошел человек, обутый в сапоги.

Смирившись с судьбой, Генриетта снова приложила глаз к отверстию, которое, к несчастью, располагалось на высоте всего четырех футов от пола, обеспечивая Генриетте идеальный вид на маркизу, грациозно поднявшуюся с канапе; все ее движения были рассчитаны на то, чтобы наиболее выгодно продемонстрировать длиннющие ноги. Это просто непорядочно, думала Генриетта, держа спину прямо, как вдовствующая герцогиня Доувдейлская. И почему она не может выглядеть так же?

Маркиза с такой непринужденной фацией подала унизанную драгоценностями руку обладателю тяжелой поступи, что Генриетта чуть не зааплодировала чистой виртуозности жеста.

Визитер, очарованный, без сомнения, не меньше, подошел и склонился над этой рукой непосредственно перед глазами Генриетты. Он стоял спиной к Генриетте, припав к руке маркизы. У него была достаточно широкая спина в обтягивающем, как того требовала мода, фраке. Но спина эта принадлежала не Майлзу.

Генриетта прислонилась к стенке буфета, переживая такое до дурноты всепоглощающее облегчение, что на мгновение ей показалось совершенно несущественным, что она сидит скрючившись в чужом буфете. Это не Майлз. Конечно, это не Майлз. Как она вообще могла в нем сомневаться?

Но если это не Майлз, то кто? И почему маркиза решила, что таинственный посетитель имеет какое-то особое значение для Генриетты? Если Генриетта помнила правильно, то во французском языке слово «дружок» имело совершенно другой смысл.

Джентльмен по-прежнему стоял, предоставляя Генриетте для обзора лишь свой торс, но у него хватило сообразительности немножко повернуться, продемонстрировав кусок вышитого жилета… украшенного целым садом крохотных розовых гвоздик. Только один человек в Лондоне — во всяком случае, единственный из лондонских знакомых Генриетты — надел бы такой ужасающе уродливый жилет и дополнил бы сей портновский кошмар фраком розового цвета.

Но какое отношение имеет Болван Фитцхью к маркизе?

— Не могу выразить, как я рада снова видеть вас, мистер Фитцхью. — Хрипотца вернулась в голос маркизы.

Снова?

— И я тоже, — заверил ее Болван, подавая большой букет. — Бездна удовольствия.

Дюжина самых невероятных предположений завертелась в голове Генриетты.

Болван и маркиза оба находились на постоялом дворе; неизвестный щеголь (также известный как маркиза) крутился вокруг их стола, бросил несколько долгих взглядов в их сторону. Могли Болван и маркиза быть любовниками? Трудно было представить разборчивую маркизу в объятиях Болвана, сочетающего добродушнейшую натуру и полное отсутствие соображения и вкуса. Генриетта сомневалась в способности маркизы оценить первое. С другой стороны, Болван также является обладателем поистине несметного количества золотых гиней; за капиталом Фитцхью следят очень ответственные банкиры в Сити, и даже все купленные Болваном жилеты не нанесли его состоянию ни малейшего урона. Маркиза может и не оценить искреннего сердца, но, без сомнения, станет дорожить, почитать и повиноваться пятидесяти тысячам фунтов годового дохода, особняку в Мейфэре и трем поместьям, в одном из которых помещается коллекция не очень широко известных полотен Рафаэля.

Здесь просматривался определенный смысл. Даже замечание о «дружке» вставало точнехонько на место. На правах старого школьного друга Ричарда Болван часто исполнял свой долг, накладываемый давним знакомством: танцевал с Генриеттой кадриль и приносил ей лимонад, когда Майлза не оказывалось поблизости. Увидев их вместе в гостинице, маркиза, должно быть, посчитала Генриетту соперницей, нацелившейся на сундуки Фитцхью. Такое объяснение вполне совпадало с описанием характера маркизы, данным вдовствующей герцогиней, и полностью исключало любую возможность считать маркизу опасной французской шпионкой. Последнее невольно вызвало у Генриетты легкое разочарование.

Маркиза обратилась к кому-то, кого Генриетта увидеть не могла из-за крайне ограниченного обзора.

— Жан-Люк, принеси нам, пожалуйста, кофе.

Грудной голос маркизы придавал многозначительности даже такому обыденному слову, как «кофе».

— Не могу назвать себя большим любителем кофе, — признался Болван, присаживаясь на диванчик и с удобством вытягивая перед собой ноги.

Маркиза присоединилась к нему в облаке прозрачной ткани.

— Я хочу, мистер Фитцхью, угостить вас кофе, от которого вы не сможете отказаться.

— Значит, мне предложат дьявольски хороший кофе? — уточнил Болван.

— Крепчайший, — заверила его маркиза, легко касаясь рукой с прекрасным маникюром бедра молодого человека.

Генриетта у себя в буфете закатила глаза. Это просто смешно! С высот шпионажа она свалилась в глубины французского фарса. Пора идти домой и признаваться во всем Майлзу… ну, может, не во всем. Генриетта ссутулилась бы, если б для этого имелось место. Трудно будет объяснить дикий приступ ревности, не объявляя о существовании чувства, которое, вне всякого сомнения, заставит Майлза сбежать в ближайший оперный театр. Их сделка не допускала чувств сильнее симпатии и, уж конечно, трех опасных коротеньких слов. Внезапно перспектива провести остаток дня в буфете маркизы показалась Генриетте очень привлекательной.

Ничто так не заставляет человека почувствовать всю глубину его падения, подумала Генриетта, неловко шевеля затекшими ногами, как сидение в одежде служанки в чужом буфете. Она вела размеренную, разумную жизнь. Подруги обращались к ней за советом. Все ее любили. И где она теперь? Размышляет над превращением в гнома, живущего в чулане.

Генриетта, пробуя, нажала на дверь. Щеколда устояла, но, как и все остальное в этом доме, показалась не очень прочной. Генриетта снова тряхнула дверь.

— Право слово, — промолвил Болван, озадаченно глядя на внезапно затрясшийся предмет мебели. — По-моему, ваш шкаф пытается передвинуться.

На мгновение маска спокойствия спала с лица маркизы, сменившись неприкрытым раздражением. Генриетта поняла — когда маркиза определяет кому-либо его место, то ожидает, что он будет сидеть спокойно. Этой мысли оказалось достаточно, чтобы Генриетта снова тряхнула дверцу.

— Всего лишь сквозняк, — сквозь зубы пояснила маркиза. — Старые дома насквозь продуваются сквозняками. Они проникают в щели, как сплетни. А все мы знаем, как распространяются слухи, не так ли, мистер Фитцхью?

— Лично я — воплощение порядочности, — поспешил заверить ее Болван. — Нем как могила. Тих как труп. Сдержан как…

— Но кто знает, — прервала поток улыбок Болвана маркиза, — что может наделать одна минута неосторожности?

Генриетта знала, но воздержалась от того, чтобы поделиться опытом. Вопрос маркизы был чисто риторическим.

— Нужно быть очень осмотрительным в дни испытаний. Одно слово, одна оговорка может стать причиной гибели человека. А, спасибо, Жан-Люк.

Перед маркизой поставили тяжелый серебряный поднос, его барочная пышность противоречила выцветшей и порванной обивке дивана. Генриетта спросила себя, не вывезла ли она его с собой контрабандой из Франции, хотя такую вещь никак не зашьешь в подол плаща.

— Кофе, мистер Фитцхью? — Изящным жестом маркиза указала на поднос. Тон ее изменился, сделался жестким, как тяжелая серебряная ручка кофейника. — Или мне называть вас вашим настоящим именем?

— Родители называют меня Реджинальд, — неуверенно подсказал Болван. Его голос тоже изменился. — Нет, право, а что делает эта вещь в кофейнике?

— Я же обещала вам кофе, от которого вы не сможете отказаться, — ответила маркиза.